Читаем Стать японцем полностью

Пренебрежительное отношение стран Запада к Японии и японцам переживалось с исключительной остротой. Японцы исходили из теории социально-культурной эволюции и вроде бы поднимались вверх по культурно-эволюционной шкале Спенсера, но общественное мнение на Западе совершило кульбит и поверило в критическую важность «изначальных» расовых признаков, из которых наиболее зримым является цвет кожи. В ход шли и другие «научные» соображения, которые третировали японцев по телесному признаку. Так, совершенно серьезно утверждалось, что вестибулярный аппарат японцев имеет ряд дефектов, обусловленных излишней тряской в младенческом возрасте (обычаем носить младенцев за спиной); что они предрасположены к близорукости, а потому не способны к точной стрельбе; мозг японцев устроен таким образом, что они — подобно женщинам — непредсказуемы, истеричны, не способны к логическому мышлению и действуют прежде всего из эмоциональных побуждений20. К этим характеристикам «пристегивался» и пакетный набор моральных (аморальных) качеств: двуличие, склонность к предательству, кровожадность, презрение к жизни (как к своей, так и к чужой) и т. д. Словом, несколько модифицированный, но в целом столь обычный для Запада того времени набор расистских стереотипов, употреблявшихся по отношению к любым «цветным», в полной мере относился и к японцам. А французский физиолог Шарль Рише (1850—1935) пошел еще дальше: он выдвинул теорию, согласно которой японцы являются в антропологическом отношении народом, который ближе всего стоит к приматам. В 1913 г. он получил Нобелевскую премию.

При этом в самой Японии использовался тот же самый расистско-антропологический понятийный аппарат, который был разработан за ее пределами. Там весьма пренебрежительно относились к обладателям кожи «красной» и «черной». Не отказывались японцы и от расистски понятой теории эволюции. На «Этнографическо-гигиенической выставке», устроенной в Токио в 1928 г., проводились публичные лекции, на которых утверждалось, что, наряду с айнами, к низшим расам относятся красная и черная, которые обречены на «естественную» деградацию и даже исчезновение.

Введение в широкий оборот такого не подверженного реформированию показателя, как цвет кожи, как бы отсылало к древней китайской геокультурной модели, когда «культурный» Центр и «варварская» периферия обречены на вечное сосуществование. Японцы, которые так стремились избавиться от своей азиатской идентичности, вновь — и теперь уже навсегда — были отброшены в «желтую» Азию. Этот телесный поворот имел колоссальные исторические последствия, ибо в условиях непреодолимой азиатской кожно-телесной идентичности Япония покидала теперь не Азию (о чем мечтал Фукудзава Юкити), она покидала Запад. В этой накаленной цветовой атмосфере стремительно актуализировались идеи паназиатизма, понимаемого как семья «братьев-азиатов», где роль «старшего брата» принадлежит, естественно, японцу. «Возврат в Азию» был обусловлен для Японии не только и не столько геополитическими соображениями, сколько комплексом телесной обиды на белого человека.

<p><emphasis>Глава 2</emphasis></p><p><strong>Стать европейцем</strong></p>

Дискурс военного времени предполагал телесную жертвенность. В этих условиях проблема индивидуальной «внешности» (красоты и безобразности) вообще снималась — тело готовили для смерти, а не для жизни. Однако с наступлением мирного времени уже «человек-пуля» отходит на второй план. Война возвращала к архаике и самурайским идеалам, мир приносил «современные» проблемы. Мирные условия снова и снова приносили вестернизацию, то есть дальнейшее разрушение традиционной картины мира и среды обитания. Диалога культур не происходило, информационный поток исходил с Запада и был однонаправлен. Одним из главных проявлений этого было нарастание индивидуализации, то есть более острое осознание своих лично-телесных интересов, пристрастий и вкусов.

В условиях традиционной Японии, когда брак заключался, как правило, только по сговору родителей, проблемы личного выбора партнера, внешности, привлекательности, свободной любви были оттеснены на культурную периферию, ибо брак мыслился не как место для половой любви, а как сфера для проявления долга, что снимало проблему «красоты» и «безобразности». Правильно (церемониально) вести себя, правильно одеваться — именно за счет этих параметров обеспечивается адекватная статусу внешность. Однако теперь, в условиях стремительной трансформации всей среды обитания, прежние представления о внешности тоже подвергались эрозии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология