Стать японцем

Еще одним символом жертвенности воина стала сакура. Бренную человеческую жизнь издавна сравнивали с мимолетным цветением сакуры. В пору, когда Япония вступила в эпоху войн, тело воина тоже стали уподоблять сакуре, чем подчеркивалась готовность отдать свою жизнь (тело) за родину и императора. Газеты времен японско-русской войны помещали на первых страницах своих экстренных выпусков рисованные портреты героев в обрамлении из цветов сакуры. На вышитых золотой нитью погонах адмиралов красовались три цветка сакуры (в сухопутных войсках знаком различия служили пятиконечные звезды). В отличие от Запада, где эмблемой воинства являлись победоносные хищники (лев, пантера, орел, медведь и т. д.), тело японского солдата ассоциировалось с собственной достойной смертью, которая воспринималось как победа. Однако распоряжаться своим телом по собственному разумению он не мог и «право на смерть» обретал только по приказу. Уже после окончания японско-русской войны ее герой генерал Ноги Марэсукэ просил у императора Мэйдзи разрешения на самоубийство (он полагал, что войска под его командованием понесли слишком большие потери — особенно при осаде Порт-Артура), но император ему отказал. И генерал его послушался. Однако Мэйдзи все-таки разрешил ему покончить с собой — но только после того, как скончается сам. Ноги так и поступил.

Японцы были ниже русских ростом, но они победили. В связи с этим широкое распространение получает мнение, что рост не может считаться определяющим фактором для самооценки. Ев-геник Унно Котоку признавал, что японцы сильно уступают европейцам в телесном и даже -психическом отношении на индивидуальном уровне, но одновременно утверждал: мы превосходим их во «врожденном» (т. е. передающимся на генетическом уровне) коллективизме. И именно последний фактор является важнейшим. Каждый японец сам по себе уступает европейцу, но в коллективных действиях японцы превосходят всех. К такому выводу Унно подталкивали победы, одержанные японской армией в войнах с Китаем и, в особенности, с Россией⁵.

Под влиянием победной эйфории «передовые» японские мыслители заговорили, что расовые различия, за которые так держался Запад, не имеют значения. В статье, помещенной в февральской книжке влиятельного журнала «Тайё» за 1905 г., говорилось о том, что рост и вес человека, цвет кожи и волос являются следствием проживания в разных географических и климатических условиях, эти телесные характеристики — «внешние» и несущественные. Намного большее значение имеют «ум и моральность», а в этом отношении народы Востока и Запада изначально равны. Поскольку же интеллектуальная и моральная составляющие поведения человека могут быть усовершенствованы и развиты, то именно за эти «культурные» параметры и следовало держаться: именно на этом пути Японию и японца могли ожидать успехи.

Однако широкая европейская общественность разыгрывала теперь совсем другую карту — желтую. И если раньше господствующий на Западе образ Японии был представлен прежде всего покладистой и изящной японкой или же смышленым ребенком (подростком), то ныне этот гендерный (возрастной) «перекос» был в определенной степени исправлен: теперь Япония могла представляться и в виде фанатичною и жестокого воина с желтым цветом кожи и узким разрезом глаз.

Военные победы вызвали на Западе не только восхищение достижениями Японии, в которых сквозило злорадство по поводу поражения России. Политические деятели и обыватели все равно охотно именовали японцев «обезьянами» и «макаками», которые-де способны лишь к слепому подражательству. В Европе увлеченно заговорили и о «желтой опасности» — по отношению к японцам этот термин был впервые употреблен германским императором Вильгельмом II в 1895 г. Раньше в западном общественном сознании японцы не воспринимались как люди с однозначно желтым цветом кожи. Хотя антропологи и выделяли «белую», «желтую», «черную» и «красную» расы, европейцы, которым довелось повстречаться с японцами лицом к лицу, обычно находили цвет кожи японцев «темным», «смуглым» и т. п.

В «Космографии» 1670 г., одном из самых первых российских изданий, где имеются сведения о «Япан-острове», утверждается, что цветом лица японцы подобны «оливкам, то есть масличным ягодам»⁶. Такое определение сохраняется и во второй половине XIX в.: «Что до цвета лица, то в общем он матово-оливковый, как у испанцев, и у женщин вообще светлее, чем у мужчин, но тут есть множество оттенков, в зависимости от условий жизни, начиная с темно-бронзового, наблюдаемого у многих рабочих, вынужденных всегда работать на солнце, до европейски белого, какой нередко встречается у женщин аристократок»⁷. И. А. Гончаров находил цвет японской кожи «светло-красноватым»⁸. Определения наподобие «смугло-желтый»⁹ и «желтолицый»¹⁰ также встречаются, но фактом остается то, что восприятие европейцами цвета кожи японцев не отличалось унифицированностью.