Стать человеком

— Оставь, прошу тебя, — сказал Филькорн, — я сам расплачусь. — И взглянул при этом на Шани, который сидел, тупо уставившись в бокал.

 

Эндре проснулся среди ночи от хорошо знакомого паровозного гудка и прислушался. «Ноль часов. Пятнадцатый идет, — определил он. — Опять не усну до утра». Уставившись в потолок, он лежал с открытыми глазами.

А на улице продолжала бушевать пурга. Ветер был настолько сильным, что скрипели оконные рамы и дверца железной печки жалобно дребезжала.

«Ветер западный — шума маневровых паровозов совсем не слышно, а они ведь курсируют каждую ночь», — опять подумал Эндре.

Рядом спокойно похрапывал Антал Штольц. Интересно, а почему он не поехал домой, в Ньиредьхазу? Он ничего не сказал об этом, правда, Эндре его и не спрашивал. Он мог бы, наверное, полюбить Антала. Простой, хороший парень. Единственный его недостаток — он постоянно философствует. Конечно, еще не известно, насколько он порядочный. Возможно, он стремится подружиться с Эндре в надежде на какую-то помощь его отца. Видимо, трудно будет убедить его, что он, Эндре, ничем не сможет ему помочь. Но вся беда в том и заключается, что люди часто не понимают друг друга. А может, все-таки понимают? Тогда дело в нем самом. Ведь это же факт, что порой он не понимает ни себя, ни окружающих.

Эндре вспомнил дядю Кальмана. Прошло два года, как они виделись в последний раз. Сейчас он с удовольствием поговорил бы с ним. Несчастный человек! Думает, что знает жизнь, а на самом деле разбирается в ней, пожалуй, меньше Эндре. Собственно, в жизни никто не разбирается как следует, люди только думают, что все понимают. А он, Эндре, так не думает, он знает, что круглый идиот, и соответственно этому ведет себя.

Эндре зябко поежился. В спальне уже выстыло, и, когда одеяло сползло, он коленками почувствовал холодный воздух.

Нужно было отпроситься в отпуск. Чего доброго, Жока в дороге застрянет, увязнет в снегу или же свалится в какую-нибудь яму. А может, у нее хватило ума и она не поехала на ночь глядя. Потерять сестру? Нет, ни за что. Ведь это означало бы утрату единственного друга. Хорошо бы уговорить ее бежать из дома. Но Жоке не надо никуда бежать: она и так, на законном основании может поехать к тетке Ольге в Париж.

Повернувшись на бок, Эндре подтянул ноги и размечтался. Что только не промелькнуло перед его мысленным взором! Он видел освещенное ярким солнцем море, неизвестные острова с причудливыми скалами, аэропорты, автомобили разных марок, огромные города, бурлящие толпы людей, почти обнаженных девушек и женщин в модных платьях. Потом он увидел себя лежащим на песчаном берегу. Он нежился в лучах теплого солнца, а ноги его приятно ласкали набегавшие на песок волны. Рядом с ним лежала девушка. Эндре не знал ее, но она любила его чистой, преданной любовью. Нет-нет, совсем не так, как Дьерди. В любовь прекрасной незнакомки можно было верить, а чувство Дьерди было таким ненадежным...

Собственно, она основательно надула его, корча из себя скромницу и недотрогу. На самом деле все обстояло не так...

— Оказывается, ты уже не девушка, — сказал ей как-то Эндре.

— Но до тебя у меня никого не было. Не веришь?

— Придется поверить, если ты так утверждаешь. Только, кажется, ты меня обманываешь.

— А я говорю, что не обманываю, осел ты этакий.

— Вальтер рассказывал, что вы часто играли с ним в любовь.

— Только раз. Но неожиданно пришел его отец. Я так испугалась, думала, что умру от страха.

— Ну и что же ты сделала?

— Спряталась под кровать, а Вальтер начал заикаться...

Прекрасная незнакомка, выдуманная фантазией Эндре, не стала бы прятаться под кровать. Та действительно будет принадлежать только ему, одному ему! И будет очень любить его. Ведь до сих пор его по-настоящему никто не любил — ни мать, ни отец. Мать — потому что уже никого не любит, даже самое себя: из-за огромного количества потребляемых ею лекарств чувства у нее, видимо, атрофировались. Ребята в школе не любили его потому, что он сын известного писателя. А разве в этом была его вина? Он ведь никогда не просил преподавателей делать ему поблажки. Не просил их об этом и его отец. Но они их все-таки делали.

...А теперь ему не верит даже Антал Штольц.

— Все от тебя самого зависит, — говорит он обычно.

— Что именно?

— Мягкое отношение к тебе офицеров.

— Так что же, по-твоему, я просил их об этом? Дурак ты! Да я был бы рад, если бы меня оставили в покое.

— Неужели ты не понимаешь, что именно за это тебя и не любят ребята? Сколько раз тебя назначали в наряд на уборку двора, мытье коридоров, на склад — словом, на грязные работы?

— На работу назначают офицеры. Я тут ни при чем. Я не прошу у них снисхождения. Что же, по-твоему, я должен пойти к лейтенанту Ковачу и попросить его послать меня мыть полы, грузить дрова и уголь, а потом заставить его во всеуслышание крикнуть, чтобы меня все любили? Ты тоже что-то не очень рвешься мыть полы в коридоре. Так что же меня учишь?

— Дурак ты!