Стать человеком

Жока с интересом слушала рассуждения длинноволосого пиита о взаимоотношениях поэзии и государства, о том, как относятся к этой проблеме люди, «понимающие литературу и озабоченные ее судьбами». Поэт-де ответствен не только перед своим временем, но и перед вечностью. А обязанности, налагаемые на него обществом, по словам Поока, неизбежно сковывают его творческую фантазию, делают его чувства неискренними. Далее выступавший в довольно сумбурной форме пытался утверждать, что настоящим поэтом может считаться лишь тот, кто служит всему человечеству, чьи творения становятся достоянием мировой культуры. Однако, как ни странно, его выступление было встречено аплодисментами.

Лонтаи слушал пламенную речь Поока с раздражением. Он заметил, что многие, склонившись друг к другу, перешептываются и покачивают головами. Подполковник подумал о том, стоит ли ему в своем докладе вступать в спор с модным поэтом. «Есть ли в этом смысл? Так ведь недолго и молодежь против себя настроить, — сомневался он, глядя в зал, заполненный в основном молодежью, которой, судя по ее реакции, красивые фразы Поока явно запали в душу. — Но все равно я должен выступить, даже если вызову недовольство...»

Нелегко было Лонтаи, никому не известному, выступать в присутствии писателей, которых многие знали еще со школьной скамьи. «Миклош Лонтаи — что им говорит это имя? Абсолютно ничего, — размышлял он. — Я же не знаю, сколько в этом зале сидит тех, кто не согласен с Пооком. Может быть, их очень мало. Да и поспорить с Пооком у них нет возможности. Но у меня-то такая возможность есть... Поэтому я должен высказаться и от их имени».

Он начал негромко, но четко:

— Человечество в настоящее время стоит перед выбором: война или мир? жизнь или вселенское опустошение? Благодаря накопленным за всю историю цивилизации знаниям технический прогресс достиг необычайно высокого уровня. Мы с вами живем в век атома, в век водородной и нейтронной бомб. В настоящее время человечество располагает такими запасами оружия, с помощью которого оно может уничтожить себя. Тираны — от Калигулы до Гитлера — лелеяли безумную идею всеобщего уничтожения, но осуществить ее не могли, поскольку не было необходимых технических средств. Во время войн, развязанных ими, погибал лишь каждый десятый, а сейчас появилась возможность уничтожить сразу все человечество. Очевидно, в этих новых условиях меняются цели и задачи литературы и искусства.

Закономерно, что писатели и поэты стараются мыслить непреходящими категориями, что они чувствуют свою ответственность перед вечностью. Но нельзя забывать и о своем первейшем долге — личной ответственности перед нашей республикой, политика которой — это защита мира и жизни на земле. Наше государство — это мы с вами, товарищи, все, кто собрался в этом зале. И я не понимаю тех поэтов, которые, пользуясь всеми благами, предоставляемыми им нашей народной властью, все-таки стремятся как-то отделить себя от нее. Без сегодняшнего дня не может быть дня завтрашнего. Вечность в поэтическом плане есть не что иное, как бесконечная цепь времен, начало которой теряется в далекой древности, а мы с вами, как звенья в этой цепи, соединяем прошлое с настоящим и будущим. Деятели литературы и искусства, если они действительно хотят служить идеям мира и прогресса, призваны честно выполнять свой долг, выступать в роли активных бойцов, а не сторонних наблюдателей или бесстрастных летописцев. Ныне ценность художественного произведения определяется тем, насколько оно содействует успеху борьбы за мир, за сохранение жизни на земле...

Жока с восхищением слушала Миклоша. В зале воцарилась такая тишина, что не слышно было ни скрипа стульев, ни кашля, ни даже шепота. А на лице Поока моментами появлялась презрительная гримаса. «Ничего, ты получил по заслугам, — думала Жока. — Завтра будешь жаловаться на Миклоша моему папочке. Он, конечно, поддержит тебя, потому что сам разделяет подобные идеи да и тебя, видимо, этой дурью напичкал. А все началось после того, как он вернулся из Парижа. Целыми днями он задумчиво гулял по саду, а потом сформулировал свою великую идею...»

Жока хорошо помнила те дни. Закрыв глаза, она мысленно представила дядю Кальмана, брата отца. Дядя внешне очень походил на Эндре. Высокий, сухопарый, такое же скуластое лицо со впалыми щеками. Жока видела его очень редко. Раньше он был военным. Его форму и награды она, разумеется, уже не помнит, ведь ей тогда было всего четыре года, а Эндре — шесть лет. Но она хорошо запомнила, как Эндре постоянно сидел у дяди на коленях, как мечтал стать военным, точнее, танкистом. Как странно! Он стал военным, и именно танкистом, но это ему уже не нравится.