Старый дом под черепичной крышей

– Сроду труса не праздновал, – сказал Заступник, – а тут, по правде говоря, душа в пятки стала уходить.

– Что это было? – спросил Свистопляс, потрясённый случившимся до копыт.

– Это, наверное, мамушкин бог услышал нашу молитву к нему, – сказала Дуня.

– А наши боги никогда вот так… – проговорил кентавр… – никогда. Я теперь не хочу им верить, а хочу верить только в одного единого мамушкиного бога…

– Я думаю, что мамушкин бог нас спасёт? – сказал Мурлотик.

– В этом даже не сомневайтесь, – уверенно сказала Дуня.

– Как же спасёт? – недоумённо спросил кот. – Если б раз … и не стало всего этого … ни синеволосой, ни «добрячка» и несли бы нас домой радостные дети, а то чего-то ждать надо? да терпеть.

– Размечтался… – сказала Дуня, – мне мамушка говорила, чтобы спастись – надо самому потрудиться и, прежде всего, верить в бога. Только мы должны пройти испытания, – говорила мамушка, – побыть и в беде, и в радости, преодолеть невзгоды. Земля это не рай – это место закаливания душ и проверки их на прочность.

– Если бы мы сейчас очутились в детской комнате или в садике, тогда бы да… – упирался Мурлотик, – тогда бы я поверил, а так…

– Фома ты не верующий, – сказала Дуня.

– Почему Фома? Я добропорядочный кот, – обиделся Мурлотик, – и зовут меня не Фома. Вот Фому Фомича, нового хозяина дома зовут Фомой, а я не Фома, тем более неверующий. Ты меня обидела до корней усов.

– Ты не обижайся, – ласково проговорила Дуняша. – Так говорят, когда человек не хочет поверить на слово, а желает доказательств. Мне мамушка рассказывала, что был такой человек, апостол, звали его Фома и он никак не хотел верить, что бог Иисус Христос воскрес из мёртвых, а желал доказательств… Да ты не обижайся, Мура,… смотришь на меня букой… Вон даже кентавр – идолопоклонник и то поверил…, а ему это сделать было гораздо труднее, чем тебе.

– Не убеждай меня, Дуня, вот когда спасёмся, пусть даже через труднейшие испытания, тогда поверю, а по-другому никак. Ты лучше Фоме Фомичу об этом неверующем Фоме расскажи.

– Фома Фомич об этом знает, – тихо сказала Дуня, – только мир и всё что в этом мире находится, для него слаще спасения. А если б было не так, то он бы никого и не обижал.

Может быть, разговор так бы и продолжился, но на крыльце послышались шаги Никиты. Он вошёл в комнату, посидел на дубовой кровати, на которой умерла мамушка, похмыкал и, увидев на полу игрушки, почесал бороду и сказал:

– Кончились наши добрые дни, ребята. Опять обещался новый хозяин приехать… Что скажет…, что скажет…, чем обрадует? – сказал он как-то растерянно. – Да и обрадует ли? Я думал в доме Елены Никаноровны музей игрушки соорудить… Эх!… людишки-человечишки. Такая наша с вами жисть наступила… А вот и они, кажись,… легки на помине.

Он встрепенулся, встал и на всякий случай убрал игрушки за занавеску.

На улице хлопнула автомобильная дверь. Из машины вышли трое: добрячёк, Барби – Зина и ещё один неприметной наружности, небольшого роста мужчонка. По всей видимости это был тот самый подрядчик. В щель между ставней было видно, как Фома Фомич указал мужчонке на дом и двор. Голосов не было слышно, но по жестам было понятно, что Фома Фомич говорит, чтобы подрядчик всё осмотрел и указал на территорию, прилегающую к дому.

Мужичонка закивал и сразу стал деловито всё осматривать и записывать в блокнот.

Через несколько минут заскрипело крыльцо и в комнату вошли «добрячёк» и синеволосая, которую он ещё называл словом «прелесть». Пока они приглядывались к затемнённой горнице, из соседней комнаты, весело подпрыгивая, выбежали Белянка и Смуглянка, а за ними вышел с гармошкой в руках Васёк и все трое встали перед синеволосой Барби.

– Ой! – проговорила испуганно Катерина шепотом, наблюдая из-за занавески, – они что, чокнулись что ли эти бодливые? Васька-то уж так-сяк.

– Это, кажется, и есть тот самый Васькин план по преобразованию жизни в действии, – заметил Пустолай.

– Тихо вы, – зашипел на говоривших Мурлотик, – заметят.

Васёк прошёлся гоголем перед Фомой Фомичом и синеволосой, всем своим видом показывая, что он не лыком шит и умеет ценить достижения цивилизации. Белянка и Смуглянка шли по бокам и старались ему соответствовать. Васёк тут же растянул меха гармошки, раздалась разухабистая частушечная мелодия. Гармонист чёртом вращался на левой ноге и притопывал правой. Вот он остановился напротив синеволосой Барби и тряхнув кудрями пропел:

Я люблю девчат красивых

Ну, такие, как в кино,

Кровь застыла просто в жилах,

Лишь увидел вас в окно.

– Это что за плясун, – наклонилась к нему синеволосая, широко улыбаясь. Открытая лесть ей явно нравилась. Она наклонилась так низко, что прядь синих волос упало гармонисту на плечо.

Мы умеем, мы умеем

Веселиться и плясать,

Мы умеем, мы умеем

Жизнь частушкой украшать…

Гаркнул во всё горло, ударил в колокольчики и залихватски задёргал мехами Васёк.

– Дал же бог дураку талант, – проговорила Дуня, краснея. Она отвернулась, чтобы не видеть всю эту сцену, и две слезинки-бусинки выкатились из её глаз.