Старый дом под черепичной крышей

Два чёрных легковых автомобиля стояли около вагончика. У одного был открыт багажник. В свете фонаря было видно, как около машин ходили люди, – мелькала фигура Симы, и ещё какого-то высокого господина и человека поменьше, толстенького. О чём они говорили было не слышно.

– Вот бы поближе подобраться, – сказал Пегас. – Не слышно, о чём говорят.

– Опасно, – прошептал Муха, – около вагончика будем как на ладони, засекут. Отсюда тоже можно понять что к чему?

– Ладно, уговорил, нарываться не будем, отсюда, так отсюда.

В одном из приехавших Пегас по внешности узнал Фому Фомича. Фигура второго тоже была очень знакома, но узнать кто это? он никак не мог.

– Зачем-то багажник открыли, – сказал Муха, тяжёлое в нём, вон как подвеска просела, – прокомментировал Мухаев.

– Вижу, не слепой, – огрызнулся Пегас, – смотри давай, только молча, ещё не хватало, чтоб нас здесь застукали.

Тут из темноты в световое пятно от фонаря выплыла фигура бомжа. Да это был тот самый бомж, которого Пегас с Мухой только что видели около хибарки. Это был приживал Позолотин Вениамин Павлович.

– И вы, Эдуард Аркадьевич, здесь!? Орлы слетаются на могильник…, – проговорил Вениамин Павлович, узнав в мужчине с бородкой доцента Эдуарда Аркадьевича Забродина.

Забродин испуганно посмотрел на обросшего густой щетиной человека, торопливо захлопнул багажник.

– Да, Эдуард Аркадьевич! Не узнали, вижу, не узнали своего бывшего шефа, – продолжал говорить Позолотин.

– Не имею вас чести знать, сударь, – сказал нервно доцент и испуганно посмотрел по сторонам. Он не узнал профессора.

– Как же так, имели честь быть моим аспирантом и вдруг…

Забродин вгляделся в подошедшего и немного испуганно тихо сказал: «Позолотин!»

– Вижу, что с памятью у вас всё в порядке, – сказал профессор.

– Что вы здесь делаете? – спросил доцент первое, что пришло в голову.

Хотя он и догадывался по репликам Фомы Фомича, что как бы Позолотин жив, но Эдуард Аркадьевич не очень ему в этом верил, полагая, что Фома Фомич просто нагоняет на него страха, потом Фома Фомич при нём отдал команду Симе, чтоб на свалке никого не было, а тут…

– Я здесь изучаю социальные срезы народного благосостояния, – ответил Позолотин. – Только с одним маленьким «но». Знаете, Забродин, когда учёные производят раскопки, то по культурным слоям определяют жизнь предков. Я, в отличии от них, многие годы сам формирую эти слои, – и он кивнул на гору мусора, – и даже, в некотором роде, выступаю патологоанатомом современного общества, если принять эту свалку за живой организм. Согласитесь, Эдуард Аркадьевич. Ваше общество, которое вы так усиленно создаёте, к сожалению уже нуждается в таких медицинских специалистах. К сожалению, рождённое вами, оказалось нежизнеспособно. Либерализм пуст и цели его мелки. Да вы и сами знаете это не хуже меня и с удовольствием бы от него отказались, если бы не собственное благополучие. Исповедуете один закон: «мир в смраде, а я в шоколаде».

– Довольно! – выкрикнул Забродин. – Хватит! Кто вы!? И кто Я!? Не забывайтесь, Позолотин. Да, я не верю в либеральные ценности, и не верю людям, кто их проповедует и насаждает, но я с ними, потому что они сильные!

Забродин брезгливо поморщился. Он понимал, что встретил профессора совсем некстати, в машине и в багажнике люди, может догадаться,… заподозрить,… что-то увидеть. «Нет,… не вовремя,… совсем не вовремя, – мелькнуло в голове у Эдуарда Аркадьевича. – Откуда он взялся?.. О чём думал Фома Фомич, когда они сюда ехали?

– А вы не морщитесь. – Сказал Вениамин Павлович. – Между прочим, для науки здесь кладезь ценнейшего материала. Я тоже думал в начале, что угодил на социальное дно. Только учёный всегда остаётся учёным, если он только настоящий учёный, а не проходимец. Я не терял время даром и, исследуя жизнь бродяг, бомжей, роясь в отбросах, находил шедевры искусства, которые должны украшать музеи. По срезам определял эпохи кризисов, вопиющего воровства и вопиющего беспредела…

– Как же вы определяете, профессор, сегодняшнее состояние государства и общества? – спросил скептически доцент, – раз вы такой экстремал.

– Я его определяю чёрной дырой, которую с таким дерзновением роете вы, Эдуард Аркадьевич, а я своим трудом пытаюсь вашу деятельность вытащить на всеобщее обозрение!

– Вы, что, находясь в этом дерьме, писали научную работу?! – удивился Забродин, продолжая анализировать ситуацию. «Это хорошо, что он вышел и нам показался, – думал он. – Как не было в тебе, профессор, практической жилки, так и нет. Потащился сразу к машинам, дура, а мог бы понаблюдать из-за кустиков. Вот тогда другое дело. Тогда мог бы и поторговаться, тогда цена твоего воскрешения была бы совсем другая,… тогда мог бы и квартиру запросить, и машину в придачу за своё молчание. Дурак ты, профессор. Как был дураком, так и остался».

– Да, милейший, именно так и было, – профессор возвысил голос. – Здесь я написал свой самый главный научный труд.