Старые долги

— Ходишь, капаешь? Посмеялись мы над тобой — живот до сей поры болит! Я тебе говорил: силком у Фетисова ничего не возьмешь.

— Так я же не силком, — сказала тетя Даша, вытирая глаза кончиком косынки. — Я по справедливости. Ты мне доски в кредит хотел дать, значит, могу сейчас пользоваться.

— Не можешь. Ты еще живая! — возразил Фетисов злорадно.

— Выходит, ничьи доски — ни мои, ни твои, — сказала тетя Даша печально. — Что же нам делать, Коля?

— Чего? Сейчас я их тебе отнесу — пусть стоят! — ответил Фетисов важно. — И пусть тебе стыдно будет, старая. Живи и мучайся!

Сказав так, Николай торжественно зашагал к сараю; тетя Даша вприпрыжку бросилась за ним. Она даже опередила его и ухватилась за доску из прислоненного к сараю рядка, который совсем недавно представал ей в видении.

— Эй, эй, не эти! — сказал Фетисов. — У меня другие есть, получше…

Он завернул за угол сарая, где у него под навесом всегда валялся разный древесный хлам — обрезки теса, старые горбыльки, подгнившие доски, — и приготовился произнести небольшую речь на тему о доброте и благородстве, а также о неблагодарности и жадности, чтобы затем, показав широким жестом на обрезки, предложить: «Выбирай, старая! Помни Фетисова!»

Но произнести речь ему не пришлось: под навесом было не только пусто, но даже чисто подметено.

И только теперь Фетисов вспомнил, что две недели назад уступил за бесценок весь хлам знакомому шоферу, который потом перепродал его в городе на дрова, взяв вдвое против прежней цены, чем немало расстроил Николая. Как вылетело из головы!

Фетисов в растерянности затоптался на месте. Отступать было некуда. Рядом с ним стояла не бабка Селиваниха, которую он мог в любую секунду турнуть отсюда; рядом стояла какая-то новая, еще неведомая Николаю, по всему видать, занятная жизнь, в которой ему было отведено особое место. И, морщась, страдая, как от настоящей боли, Фетисов сказал, вяло махнув в сторону досок, прислоненных к сараю:

— Бери эти…

Тетя Даша, подскочив, тотчас сгребла три из них и попыталась, нагрузившись, припустить к дому, но охнула и осела наземь.

— Очертенела, что ли?! — заорал Фетисов, радуясь возможности излить чувства, переполнявшие его. — А ну, брось!

Селиваниха с трудом поднялась, но доски не бросила. Ругая на чем свет стоит тетю Дашу, Николай понес доски к ее сараю, однако взял лишь две, оттягивая время и еще надеясь с честью выйти из положения.

— Пускай у тебя постоят, ежели нравятся, — приговаривал он, давая понять соседке, что отдает ей доски не насовсем, а как бы на хранение, и уже прикидывая причину, по которой мог бы законно вернуть их. Например, если Селиваниха нарушит договор о субботних угощениях; Фетисов знал, что ее ненадолго хватит. Успокоив себя таким образом, Николай перенес одной охапкой остальные доски, напомнил Селиванихе, что суббота уже не за горами, и отправился по своим делам. И тетя Даша, старательно замкнув сарай, заспешила по своим.

В четверг Фетисову полагалось заступить на работу с вечера, но, помня о собрании, он засобирался вскоре после обеда.

— Куда это ты? — подозрительно спросила Клавдия, заметив непривычную суетливость мужа.

— Гулять. К бабам! Куда еще! — лихо ответил Николай, чтобы не приставала с глупыми вопросами.

Он знал, что такой ответ лучше всего действует на людей: кто же станет признаваться, если чего задумал? Действительно, Клавдия притихла. Но едва Николай ушел, она опять заволновалась, раскусив его простодушную хитрость: мысли ее невольно потекли в направлении, указанном Николаем. Основания для беспокойства у Клавдии имелись. Николай был мужчина крепкий, за словом в карман не лез, а главное, постоянно подрабатывал на стороне, мог распоряжаться деньгами, как ему вздумается, если Клавдия вовремя не обнаруживала их. С ним, конечно, любая не откажется приятно провести время.

Настроившись на такой лад, Клавдия начала представлять себе всякие нехорошие картины, перебирая в памяти всех возможных соперниц в округе, начиная от фигуры конкретной — станционной буфетчицы Тамарки, пользующейся понятным уважением у многих ярцевских мужчин, и кончая неопределенными, незнакомыми ей женами заказчиков, у которых Николай работал на квартирах. Вконец расстроившись, Клавдия яростно принялась за уборку в доме: энергия, накопившаяся в ней за то время, пока она искала возможную соперницу, требовала выхода.

Поглощенная ревнивыми размышлениями, она не слышала веселого тюканья топора во дворе, стука молотка и шарканья рубанка, на которые непременно обратила бы внимание, если бы находилась в спокойном состоянии. Правда, выплескивая за порог грязную воду из ведра, она увидела, что на половине тети Даши идет полным ходом ремонт: старое крыльцо отвалено в сторону и валяется посреди двора, а на его месте торчат свежие столбики. Не обратила она внимания и на свою соседку, которая, время от времени появляясь в окне, с беспокойством поглядывала в сторону Фетисовых. И уж, конечно, не слышала, как торопила Селиваниха двух дюжих мастеровых парней, приведенных ею из города вскоре после того, как Николай ушел на работу: