Старые долги

— Побыстрей, милки, делов тут на час…

— Чего, бабка, спешишь? — удивлялись парни.

— Так ни войти, ни выйти, — отвечала тетя Даша жалобно. — Ноги поломаю — отвечать кто будет?

К вечеру новое крылечко было готово, светлея в начавшихся сумерках свежестругаными ступеньками и перилами. Вот это и не устраивало тетю Дашу. Расплатившись с плотниками, она сразу достала припасенные заранее банку с краской и кисть, мазнула раз-другой, приспособилась и бойко принялась за дело. Как положено, начала она с нижних ступенек, пятясь задом, поднималась на следующие и так, словно улитка, втянувшая тело в раковину и закрывшая вход, оказалась в конце концов в доме. Теперь она была уверена, что Николай, если даже заметит новое крылечко, дня два не сумеет по свежей краске ворваться к ней для объяснений. Кроме того, теперь доски, употребленные на ремонт, приобретали новое качество, окончательно отчуждаясь от Фетисова. Это были уже не простые, а крашеные доски, на что тетя Даша и собиралась указать Николаю в предстоящем объяснении. Ошиблась она в одном — в сроках. Вернувшись домой с дежурства на другой день, Николай сразу же заметил новостройку и подивился тому, как споро, в одночасье, сладили Селиванихе крылечко; узнать бы кто да по рукам дать, чтобы работу не перехватывали! А больше Фетисов в ту минуту ничего дурного не подумал — спешил к Клавдии, чтобы рассказать, как его выбирали на собрании в президиум…

Выбирали по-особому. Всех — просто, а ему — хлопали.

Он своего напарника Михейкина не напрасно опасался: подловил тот Фетисова, дал-таки ему отвод. Закричал с места:

— Фетисова Кольку не выбирайте! Он у меня трояк зажал, полгода не отдает!

А Николай уже к столу направлялся, два шага оставалось, все в нем перевернулось, остановился, не знает, идти дальше или нет. Главное, не помнил, брал ли трояк, а если брал, то отдал или вправду зажал. Народ зубы скалит, Михейкин больше всех. Председатель говорит:

— Это к делу не относится!

Михейкин опять свое:

— Как не относится? У меня к нему доверия нет. Пусть отдаст трояк — тогда садится.

Тут Фетисова будто подтолкнули к столу; повернулся ко всем и речь сказал:

— Сроду я у Михейкина не занимал, он если и даст, потом ночь не спит и производительность теряет. Но на бедность его могу трояк пожертвовать, это мне ничего не стоит!

Подошел к Михейкину и сунул ему трешницу. Все стали хлопать Фетисову, как будто он был «а ну-ка парнем» из телепередачи и очков набрал больше, чем Михейкин.

За столом Николая усадили рядом с председателем, по правую руку; когда шум начинался, разговоры посторонние, Фетисов карандашом по графину стучал и покрикивал:

— Эй, потише, мужики!

Обо всем этом Николай, едва перешагнув порог, принялся рассказывать жене. Клавдия к тому времени уже успела сильно поссориться с Николаем, выгнала его из дому, а затем вернула, подумав, что ему, бездомному, сразу дадут комнату от работы, куда он станет водить знакомых женщин, выследила и в кровь исцарапала свою предполагаемую соперницу, в отместку Николаю изменила ему дважды… Словом, не выходя из дому, Клавдия провела очень бурные сутки.

Слушала она мужа сначала с недоверием и все отворачивалась, чтобы он не узнал по ее лицу о недавних терзаниях. Но Николай с таким азартом излагал ей свой поединок с Михейкиным и свою последующую деятельность на собрании как заместителя председателя, что не поверить ему было невозможно. Тяжелый груз спал с души Клавдии.

— Теперь хорошо, — сказала она, с любовью глядя на мужа. — Если что, на тебя и пожаловаться можно, теперь ты не забалуешь!

Спохватился Николай во время завтрака.

— Не знаешь, кто у бабки крыльцо строил? — спросил он. — Чтой-то смудрила старая. Вот пятками чую. Небось увели где досточки-то… Больно скоро рванули — за день, да еще и покрасили!

Тут Фетисов, не договорив, с руганью выскочил из-за стола, испугав Клавдию, выбежал во двор и в одно мгновение оказался возле соседского крылечка.

Красила Селиваниха в сумерках, торопилась с маскировкой; теперь ее крылечко камуфляжной расцветкой удовлетворило бы самого требовательного специалиста в этой области. Но Николай легко узнал по непрокрашенным местам свои доски, которые он помнил до последней извилинки и сучочка.

Как и предполагала Селиваниха, Фетисов сгоряча хотел было тотчас вломиться к ней для объяснений и уже занес ногу над первой ступенькой, но отпрянул с проклятиями: не мог он идти по живой краске! Тогда Николай бросился к окну и забухал кулаками в раму. Селиваниха не отвечала на угрозы соседа, но в конце концов не выдержала и воскликнула жалобно:

— Коленька! Выбьешь стекла-то! Вставлять сам будешь!

Выбежавшая следом Клавдия оттащила мужа от окна. Николай отпихивался и, вздымая руки, словно пророк, призывающий силы небесные обрушиться на нечестивую голову Селиванихи, продолжал обличать ее.