Старые долги

Ирину Георгиевну старички очень уважали. Они и к Петровичу относились с почтением, особенно после того как он урезонил костылем нервного соседа в палате. Но слишком многое зависело в их нынешней жизни от доктора, и они спешили показать свою преданность.

— Доктор, сколько вы получаете? Рублей триста? — неожиданно спросил Петрович, отмахнувшись от старичков.

— Больше, — сдержанно усмехнулась Ирина Георгиевна, направляясь к выходу.

— Ну что ж, это нормально. У нас в гараже ремонтники столько выгоняют. У вас работа потоньше — и ваньку валять нельзя…

Соловьева остановилась.

— Послушайте, вы, кажется, шофер?

— Водитель, — не то подтвердил, не то поправил Петрович.

— Ко мне работать не пошли бы?

— Отчего же… Был бы здешний, пошел. На «неотложку»?

— Ко мне лично.

— Это несерьезно, — лениво ответил Петрович. — Давайте наоборот. Переезжайте к нам в Степногорск.

— Подумаю, — насмешливо бросила Ирина Георгиевна.

— Правда, доктор! Городишко у вас паршивый, прямо скажу. В Степногорске не доводилось бывать? Вот это город! Больница — как дворец. Квартиру выбьем, не беспокойтесь. Устроим в лучшем виде…

Ирина Георгиевна вышла, не дослушав. Нет, видно, пришло время восстанавливать дистанцию.

После обеда Ирина Георгиевна принялась звонить Геннадию. Дозвониться до него всегда стоило больших трудов. Хозяйка, услышав женский голос, просто бросала трубку. Ирина Георгиевна едва не наорала на старуху — удержала лишь мысль о неприятных для Геннадия последствиях. Она унизилась до того, что, позвонив в десятый, наверное, раз, произнесла металлически-размеренно, как по вокзальному радио:

— Говорят из горбольницы. Юрчиков Г. И. у вас проживает?

Старуха помолчала, и Ирина Георгиевна обрела было надежду, но услышала в ответ:

— Молода ты еще, девка, меня дурить. Сказано — нет таких!

Только и радости, что за молодую приняла.

Можно было бы задержаться после дежурства и отправиться на свидание прямо из больницы. Домой Ирина Георгиевна ехать не хотела. Василий Васильевич, конечно, рассердится, если она, только объявившись, вновь ударится в бега на ночь глядя. Но Ирина Георгиевна решила все по-другому. Вспомнив, что Гена сегодня собирался ненадолго в город и обещал вернуться часов в восемь, она надумала встретить его прямо на станции. Как всегда, она рассчитала все точно. Правда, так торопилась, что приехала на станцию задолго до условленного часа. Отогнав машину в сторонку, подальше от любопытных глаз, приготовилась терпеливо ждать.

Электричка постукивала по рельсам, разгоняясь от остановки к остановке. Юрчиков, приткнувшись к стенке, изображал глубокую задумчивость пополам с дремотой. До смерти не хотелось уступать место, не то у него было настроение, паршивое было настроение; только и сидеть так, уткнувшись в стенку и прикрыв глаза. Уже дважды соседка по лавке, въедливая мордастая бабка с обросшим волосами подбородком, больно толкала его локтем в бок:

— Проспишь, милок, свою станцию.

Он прочувствованно отвечал, не открывая глаз:

— Ни за что на свете, большое спасибо за беспокойство.

На днях позвонила Ирина, спросила встревоженно: «Что случилось? Не заболел?» Он успокоил ее, сказал, что хочет видеть. «В город не собираешься?» Она всегда произносила эту фразу с особой интонацией. «Собираюсь… Ненадолго», — поспешно добавил Геннадий, зная, что Ирина Георгиевна в городе непременно пригласит его к себе. Ехать к Соловьевым на городскую квартиру он не хотел.

Юрчиков очень боялся, что Ирина узнает о его разговоре с Василием Васильевичем. При одной мысли о том, что она вмешается в его отношения с Соловьевым, у Геннадия начинали ныть зубы.

В город он ездил действительно ненадолго и без определенной цели: просто бродил около часа вокруг учреждения, куда сватал его Соловьев и куда должен был явиться две недели назад. Со смущением разглядывал он массивное здание — ряды глубоко-темных, как вода в омуте, окон — и думал при этом, какое из них могло бы стать его окном, если бы он захотел. Зашел в вестибюль, но, встретив пристальный взгляд вахтера, повернул обратно.

Прямо со станции Геннадий собирался забежать к Билибину получить окончательный ответ: возьмет его к себе Иннокентий Павлович или нет? Надежд, впрочем, после разговора с Соловьевым у него почти не осталось.

Ох, надоело ему все! Что он, не устроится? Хоть учителем. В девятом классе ребятам можно квантовую давать, а им дают манную кашу. Отобрать пяток поспособней. Летом в поход с пацанами, два месяца отпуск, шутка ли! А больше всего надоело чувствовать себя щепкой в луже: куда ветер дунет, туда и плыви. Он не винил никого, даже Соловьева, — только себя. Целых три года, доверившись Василию Васильевичу, прохлопал ушами… Да он и не хлопал — работал! Этого мало? Как говорил знакомый фоторепортер: «Что главное в нашей работе? Композиция? Экспозиция? Главное — сделать снимок, успев толкнуть ногой конкурента, чтобы испортить ему кадр». Гадость какая!