Старые долги

— Коля, — сказала тогда Селиваниха печально, поняв, что по-хорошему Фетисова не уломаешь, — мне ведь на тебя бумагу написали. Жаловаться буду.

Ни слова не говоря, Николай подхватил старуху под руку, провел коридором, втолкнул в кладовку и щелкнул выключателем.

— Во! Гляди! — с гордостью ткнул он пальцем в какой-то странный предмет, стоявший на полке.

Предмет был похож на перевернутую вверх дном кастрюлю, каковой и оказался. К ручке кастрюли была привязана фанерная табличка. Она извещала корявым фетисовским почерком: «Улика преступного действия Дарьи Селивановой против гражданина Фетисова Н. П. След пальцев на 12 июля 197… года. Хранить бессрочно!» Фетисов жестом фокусника приподнял кастрюлю. Под ней на красивой металлической подставке лежал брусок сала. На его матово-белом боку выделялся черный, словно присыпанный угольной пылью, оттиск большого пальца.

И тетя Даша поняла, что ее надежда на возмещение убытков рухнула. В огорчении она даже не заметила, что след на бруске сала был раза в три больше, чем мог бы оставить ее собственный высохший палец.

— Я тебя, бабка, изучил — рентгена не надо! — хохотал Николай, наслаждаясь растерянным видом Селиванихи. — Все ходил ждал: когда ты на меня накатаешь? Ты на меня, а я на тебя… Выкусила?

— Стыдно над старой смеяться, — сказала тетя Даша и побрела прочь.

К вечеру она слегла и, поразмыслив, решила, что и впрямь пришла ее пора — народ нынче пошел такой, что все равно ни от кого сочувствия не получишь. Она вспомнила своих родственников — близких, Соловьевых, и дальних, Билибиных, а вспомнив, как они хотели ее пристроить к работе, которую она должна была выполнять за них, от злости даже вскочила с постели, но одумалась и опять легла. Из головы ее все не выходил разговор с соседом, перед глазами возникала то кастрюля с надписью, то брусок сала с черным пятном на боку, то рядок прислоненных к сараю ровненьких досок, на которые указывал Фетисов, когда обещал сколотить ей бесплатный гроб. Постепенно все лишнее, постороннее отсеялось и остались одни доски. Они стояли струганые, чуть желтоватые, маслянисто поблескивали свежей смолкой. Селиваниха попыталась избавиться от наваждения, но не тут-то было! Хорошо еще, что она не была верующей, а то бы несомненно восприняла странное видение как прямой намек потусторонних сил: мол, пора тебе, старая, пора… Но тетя Даша была материалисткой, хотя и не научной, а стихийной. Поэтому она отвергла промелькнувшую все же мысль об этом намеке, подумав дополнительно, что у потусторонних сил хватило бы соображения представить ей в видении гроб целый, а не в разобранном виде. Нет, здесь действовали вполне земные силы. И старуха поняла: разговор с Николаем она не закончила, надо подниматься и идти к соседям.

Ей пришлось ждать довольно долго, потому что по телевизору шла передача «А ну-ка, парни!» и по этой причине подступиться к Фетисову не было никакой возможности. Он отчаянно вскрикивал, если «его парень» совершал оплошность, давая сопернику возможность вырваться вперед, багровел, поднимаясь со стула и напрягаясь всем телом, если «свой парень» пытался достать противника. Он награждал своего избранника ласковыми подбадривающими восклицаниями, а его соперника осыпал бранью, искренне желая, чтобы с тем случилась в ту секунду какая-нибудь неприятность — подвернулась бы нога или вывихнулась рука. Этих «а ну-ка парней» Николай, понятное дело, не знал, да это и не требовалось, хватало и того, что одного из них он сразу зачислил в свои, а другого в чужие. Иначе смотреть на них было бы так же скучно, как следить, к примеру, за работой двух безымянных пильщиков, разделывающих бревно.

Селиваниха села в сторонке, опасаясь, как бы Николай от полноты чувств не хлопнул ее по спине своей ручищей. Она тоже всей душой желала победы фетисовскому избраннику: если бы победил соперник, то Николай встал бы из-за телевизора злой, о том, чтобы благополучно завершить разговор, интересующий Селиваниху, нечего было бы и думать. К счастью, победил фетисовский герой, и Николай торжествующим ревом приветствовал его, высоко вскинув руки, присоединяясь к тем сотням непосредственных зрителей, которые окружили победителя на экране. Несколько поостыл его восторг при виде главного приза — новенького, в сияющей хромо-лаковой дымке мотоцикла; Фетисов даже крякнул в расстройстве:

— Вот гад! За здорово живешь такую тележку отхватил!

Но мотоцикл вскоре укатили, на экране снова возникло потное, усталое лицо победителя, и Фетисов опять повеселел. Вот тут-то Селиваниха и спросила осторожно:

— Коля, про гроб мы говорили… Шутил ты или как?

— Сделаю, бабка, будь спокойна!

— Бесплатный?

— Бесплатно нынче только мотоциклы раздают, — сказал Николай желчно, кивнув на телевизор. — А я тебе это… в кредит! — вдруг выпалил Николай. — Вроде как стиральную машину. Или пианину! Будешь мне каждую субботу угощение ставить — расплатишься.

— До самой смерти, что ли? — возмутилась Селиваниха.

— А может, ты через неделю откинешься, — сказал Фетисов. — Тут не угадаешь. Кому повезет.

— И то верно, — вздохнула старуха.