Старая девочка

Вновь я тогда увидел Веру только вечером; она сидела на веранде в белом платье и была на редкость хороша. Я спросил ее, что она делала, пока меня не было, она сказала, что прошлась по нескольким улицам, что город ей понравился, весь такой уютный, дома похожи на дачные, да и сам город выглядит как большой дачный поселок, везде сады. Потом мы сидели с хозяйкой, пили чай с вишневым вареньем. Позже она ушла к себе, а мы с Верой остались; вечер был такой тихий, что на террасе даже пламя свечи не трепетало. По большей части мы молчали, но вдруг Вера ни с того ни с сего спросила меня: “А что ваша хозяйка обо мне сказала?” Я говорю: “Вот бы вам такую жену”. — “А вы ей что ответили?” — продолжает Вера. Я немного опешил и говорю: “Согласилась — женился бы”, — и спрашиваю Веру: “А вы пошли бы за меня?” Она говорит: “Пошла бы”. Не знаю, может быть, мне тогда померещилось, но, по—моему, она это сказала совсем равнодушно. Знаете, как будто она от всего устала, во всем разочаровалась”. Обижать Корневского Ерошкину не хотелось, и он решил, что у того еще будет время узнать, что Вера, когда сказала ему это “пошла бы”, — подумала: “Ну вот, опять заигралась”.

“Когда она сказала мне “пошла бы”, — продолжал Корневский, — я, честно говоря, сильно растерялся, а она смотрит на меня насмешливо, потом говорит: “Ну, спокойной ночи”. Тут я сообразил, что что—то надо делать, набрался храбрости и спрашиваю: “Вера, можно вас поцеловать?” — “Можно”, — отвечает и подставляет мне щеку. В дневнике Вера писала, что Корневский поцеловал ее и совсем расцвел. “А я подумала, ну чего он радуется? Да и я сама на что рассчитываю? В Орле так и так не останусь, учиться здесь негде, а он собой никак распоряжаться не может”.

“Дальше, — рассказывал Ерошкину Корневский, — мне, что называется, пошла карта. Я ведь, откровенно говоря, не верил, что она согласится остаться в Орле, а я военный: где мне скажут с моей частью стоять, там и стою. И никого, где моя будущая жена жить хочет, не волнует. Ну ладно, вы ведь хотите, чтобы я все по порядку рассказывал, тогда об этом чуть позже. На следующее утро мы на той же машине с полковым начпродом и с политруком поехали показывать Вере главную достопримечательность Орла — пригородные сады. Сначала катили среди хлебов, уже желтых, спелых, а потом начались и сады. Там холмы и пологие склоны прямо до реки, до Сейма спускаются — на них и разбиты сады. Урожай был что надо, часть яблок прямо на земле лежала — ветки их поднять не могли. Ну и падалицы, конечно, немало было.

Пока мы ехали, Вера нам сорта называла, некоторые я запомнил, другие знал и так. Там было много антоновки, много белого налива, а еще коричные, краснощекая барвинка, грушевка, кальвиль. По—моему, она еще и другие сорта называла, но этих я не помню. Да и вам это зачем?” — вдруг осекся Корневский. “Нам в этом деле все интересно, — сказал Ерошкин, — постарайтесь ничего не пропускать”. “Ну, что ж, — согласился Корневский, — раз следствие этого требует, пропускать ничего не буду; только я гляжу, вы протокол не ведете, не обессудьте, если при повторе я что—нибудь упущу. Наконец мы из машины вылезли, чтобы, как водится, пикничок устроить. Решили прямо посреди какого—то сада. Вера тут же начала подбирать с земли яблоки и одно за другим в рот отправлять. Помню, что я тогда ей сказал: “Не ешьте их столько, у нас много чего вкусного есть, и еще вы лучше с дерева срывайте, а то так и заболеть недолго”. Но она этими советами, по—моему, недовольна осталась. Ну вот, а на следующий день утром загс. Ввиду того, что я был замкомандира полка, регистрировали нас очень торжественно, в кабинете председателя горсовета. После церемонии мы пошли на почту отправить телеграмму Вериным родителям, и тут же на почте мне вручили вызов, где значилось, что я должен немедленно выехать в связи с переводом в Москву. Словом, по поговорке: если везет, то уж во всем везет.