Старая девочка

“Хорошо, — продолжал Корневский, — я вам дам показания на Веру, только удружите, скажите неразумному, на черта она вам сдалась, или вы решили, что из—за нее план пятилетний завалили?” — “Берите выше”, — в тон ему ответил Ерошкин. “Сталина, значит, убить пыталась”. — “Еще выше”. — “А что может быть выше: социализм, что ли, она свергнуть решила?” — “Вот—вот, — смеясь подтвердил Ерошкин, — здесь вы в десятку попали”. — “Ну ладно, — снова повторил Корневский, — раз она на весь социализм замахнулась, дам я вам на нее показания, спрашивайте”. — “Вопросы, — сказал Ерошкин, — в сущности, очень простые. Первый, как обычно, где и когда вы познакомились”. — “Это сказать нетрудно. Познакомились мы в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году в Башкирии. Вера там учительствовала в местной сельской школе. Она тогда, несмотря на молодость лет, была то ли кандидатом в члены партии, то ли уже полным членом. Дело было в Осоргине — такое большое полурусское, полубашкирское село недалеко от реки Белой. Председателем райкома у нас был Ананкин, человек очень хороший, но вас он интересовать не должен, потому что в том же девятнадцатом году он умер от прободения язвы. Незадолго перед моим приездом туда Веру выбрали секретарем райкома. Сам я работал в Уфе секретарем УКОМа, и меня послали в Осоргино для укрепления партработы. Соответственно в Осоргине мы с Верой и познакомились.

Первым нашим совместным заданием, — продолжал дальше Корневский, — была поездка на дальний лесной хутор. Встретили нас там до крайности неприветливо. Все же в самой большой избе мы собрали людей — в основном это были женщины, — чтобы сделать им доклад о положении дел в стране и рассказать об очередных задачах партии. Бабенки были озорные, и пока я им объяснял, что наступила новая пора жизни для пробудившихся женщин—крестьянок, а Вера в свою очередь призывала их принять сознательное участие в мероприятиях советской власти, они поочередно поворачивались к нам спиной и, нагнувшись, задирали вверх пышные юбки. Меня это, понятно, не смущало, но я слегка опасался за Веру. Однако она держалась очень хорошо. В итоге я с полным правом доложил в УКОМ, что мероприятие прошло успешно.

Позже в Осоргине я бывал лишь короткими наездами, Вера же учительствовала не в самом Осоргине, а в другом селе, поменьше, километрах в пятнадцати на юг, так что пересекались мы нечасто и обычно всего на несколько часов. Впрочем, она мне нравилась, и, по—моему, ей тоже было приятно проводить со мной время. Потом она, кажется, заскучала. Она ведь была совсем молоденькая, и, конечно, жить одной, без родителей, без дома, Бог знает в какой глуши ей было трудно. Но она тогда еще и года не проработала, только что секретарем райкома была избрана, ясно, что ее как партийную никто бы никуда не отпустил. Партийная дисциплина есть партийная дисциплина. Но Вера умненькая была и заявила, что хочет ехать в Москву, чтобы дальше учиться. В общем, хоть и со скрипом, ее отпустили. Я в то время уже снова вернулся в Уфу, и мне говорили, что, когда она туда проездом в Москву попала, она ко мне заходила в общежитие УКОМа попрощаться, но не застала. Через год, как вы знаете, я пошел по военной части и из Орла, где служил, часто слал ей письма, адрес Вера мне оставила, звал к себе в гости”.

Ерошкин хорошо помнил, что Вера писала об этом так: “В моем распоряжении был месяц отпуска, который я решила использовать для поездки в Орел, куда Корневский приглашал меня в каждом письме. Благо мне полагался бесплатный проезд. Я уезжала в пятницу поездом, который уходил с Курского вокзала вечером. Провожал меня Григорий Федорович. Перед посадкой, стоя уже на подножке и принимая из рук кавалера свой почти пустой чемодан, я его поблагодарила, поцеловала в щечку, никак не предполагая, что эта шалость вселит в его душу необыкновенные надежды”. Тут про себя Ерошкин отметил, что, наверное, надо привлечь к этому делу и Григория Федоровича, которого они как—то все пропустили. “Ну вот, — продолжал Корневский, — в Орле я встречал ее на перроне. Настроение у меня было прекрасное: еще бы, приезжает женщина, которую я люблю, солнце, лето. Я приехал за ней на огромной блестящей машине, по—моему, ее еще у немцев отбили, невероятно мощная, с авиационным двигателем, “Изотта—Фраскини”. Я отвез ее в дом, где снимал комнату, сдал с рук на руки хозяйке, а сам поехал в полк. Накануне прибыли новые артиллерийские орудия из Италии, и дел было по горло.