Старая девочка

После бесстрастных показаний Горбылева Ерошкин стал посвящать его в суть дела Веры безо всякой охоты, потому что видел, что занятие это пустое. Горбылев и вправду, слушая его, сначала скучал. Но потом до него как будто дошло, что Вера, может быть, возвращается к нему, и он сразу сделался другим. Ерошкин так и не понял, на что он рассчитывал, потому что, рассказывая о Вере, он от Горбылева отнюдь не скрывал, сколько еще людей, причем с куда большим основанием, чем он, считают, что Вера идет именно к ним, но Горбылев, похоже, не сомневался, что они ему не конкуренты, и Ерошкину пришло в голову, что, возможно, он рассчитывает на свои энкаведешные связи. Естественно, Горбылев с энтузиазмом согласился принять участие в любых попытках остановить Веру, и расстались они с Ерошкиным до крайности довольные друг другом.

Допрашивать Горбылева Ерошкин закончил в середине дня с субботу, и на понедельник назначил наконец Соловьева, допрос которого уже столько раз откладывался, но с Соловьевым у него чуть было опять не сорвалось. Тогда же, в субботу, сразу после обеда Ерошкину доложили, что разыскан и доставлен на Лубянку еще один герой Вериных дневников. Он стал бегло просматривать сопроводительные бумаги, и то, что там значилось, настолько его поразило, что он едва удержался, чтобы вместо Соловьева не вызвать этого новичка, однако в конце концов оставил все как есть. В воскресенье дома он вторично тщательно прочитал записи Веры, касающиеся завтрашнего подследственного; она писала о нем на редкость тепло, ласково, и Ерошкину снова подумалось, что у Соловьева есть хорошие шансы, он в самом деле может быть тем, к кому возвращается Вера.

С Колей Соловьевым Вера познакомилась за полтора года до того, как вышла замуж за Корневского, и потом вспоминала его еще много лет. Про свое супружество она писала, что оно было для нее мукою, она мрачнела, даже когда просто заставала мужа дома. Корневский вряд ли был в этом хоть на йоту повинен, наоборот, Вера отмечала, что он шел на все, лишь бы ей угодить. Даже в мелочах: стоило ей за столом повести глазами, он угадывал ее желание и сразу передвигал ближе или солонку, или хлеб. С Корневским ей было так плохо, что она целыми днями думала о том, что жизнь ее могла сложиться совсем по-другому, и чаще других вспоминала одного человека — Колю Соловьева.

Она тогда работала в школьном подотделе своего железнодорожного ведомства, работы там было мало, а придумывать ее она не умела и потому безнадежно скучала. В комнате, где они должны были работать впятером, она часто оставалась одна и тогда выходила на лестничную клетку, облокачивалась на перила и, как в пропасть, смотрела в глубокий провал совершенно безлюдной лестницы. Однажды на этой своей позиции она заметила, что всегда в одно и то же время из двери четвертого этажа появляется молодой военный и стремглав спускается вниз, возвращается же он примерно через полчаса, с той же стремительностью перешагивая длинными ногами через две ступеньки.

Убедившись, что этот распорядок соблюдается жестко, Вера как-то раз, совсем уж заскучав, придумала себе забаву. Завидев, что военный возвращается, она срывалась со своего наблюдательного пункта и, дробно стуча каблучками, с озабоченным видом сбегала ему навстречу. Для успеха интриги было особенно важно не смотреть на него при этом, даже мельком. Через неделю она уже точно знала, что он обратил на нее внимание, и изменила тактику. Теперь она реже попадалась ему на глаза, но, пробегая мимо, обязательно что-нибудь напевала, обычно из репертуара сестры. Особенно Вере удавалось “Ласки мои ему все новы, хоть сильный из сильнейших он; Ах, жгучих ласк твоих ожидаю, от счастья замираю, Далиле повтори, что ты мой навсегда, повтори те слова”. Наконец стало ясно, что пущенная ею стрела попала в цель, и теперь надо просто ждать.

Прошел почти месяц, на нее навалились дела, она поступила на театральные курсы и много готовилась к занятиям, в общем, она думать забыла о том военном, когда он под каким-то пустяшным предлогом вдруг пришел в их отдел. Вера, как обычно, была одна, они познакомились, и он стал ее провожать, звали его Николай Николаевич Соловьев. Вера в первый же день сказала ему, что ей восемнадцать лет, Соловьев на это ответил, что ему уже двадцать четыре, но Вере показалось, что он, как и она, немного себе прибавил. Он ей нравился, хотя был голубоглазым и бледнолицым блондином, а она всегда предпочитала роковые страсти и смуглых брюнетов с черными глазами. Блондины казались ей бесцветными и какими-то поблекшими, немощными. Всю дорогу до ее дома они смеялись, без умолку болтали, она рассказывала ему про гимназию, про Ирину, о том, что этой осенью поступила сразу в три института, но по-настоящему никуда не ходит, надо выбрать, а она ни от чего отказаться не может. Ей казалось, что он тоже с ней откровенен, рассказывает о себе ничуть не меньше, чем она сама, но когда он уехал, Вера вдруг обнаружила, что твердо знает о нем лишь одно — Коля родом из Питера.