Старая девочка

Дальше все было так, как ей говорилось. Следующим утром, еще до того, как Вера встала, они даже не попрощались, Абдугалиев уехал в командировку в Гурьев, а спустя два дня она села в скорый литерный поезд, который шел в Москву. Лишь месяц спустя ее ближайшая подруга Лидочка, возвратившаяся в Москву вместе со всеми, рассказала ей, что Абдугалиев, когда вернулся из Гурьева, рвал и метал, сначала даже хотел ехать за ней вдогонку, но потом понял, что это глупо, утихомирился и отправился восвояси в Ташкент.

Все трое суток, пока поезд шел из Оренбурга в Москву, Вера, уже зная, что пути назад нет, думала об Ирине. Она видела, что этим ничему помочь нельзя, и все-таки не могла думать ни о ком другом. Она вспоминала, как в Башкирии, удивляясь упорному молчанию сестры, написала ей злое письмо, где спрашивала: почему ты мне не отвечаешь, ведь не умерла же ты в самом деле? А месяц спустя пришел ответ от мамы. Вспомнила, как стала распечатывать конверт, как развернула листок и первым словом, которое бросилось ей в глаза, было слово “холера”. И все-таки в ней тогда не было ничего, кроме радости, что вот наконец получила письмо из дома. И она весело сказала своей сослуживице: “Ой, страшно-то как, про холеру пишут”. Все так же, предвкушая удовольствие узнать, что делается дома, она стала переворачивать письмо, ища начало, и вдруг, снова попав на холеру, прочитала: “на обратном пути Ирина заболела холерой и умерла. Похоронена она в Рыбной слободе”.

Вера помнила, что она тогда не выронила, а с силой бросила письмо и, будто не могла найти дверь, заметалась по комнате, наконец выбежала раздетая и только здесь, присев на сложенные у калитки бревна, дала волю слезам. Не стесняясь детей, у которых была перемена и они тут же вокруг нее гуляли в саду, она громко плакала и все пыталась поговорить с сестрой. О, Ирина, обращалась она к ней, дорогая моя, единственная сестра, как же это так, что тебя уже нет? Я не могу в это поверить. Милая, дорогая моя Ирина, я не могу этому верить, этого не может быть, — и снова заливалась слезами.

Уроки между тем кончились, ребята разошлись по домам, и только когда начало смеркаться, Вера поняла, что наплакалась вволю. Было очень холодно, она зашла домой, надела теплую кофту, поверх нее, как старухи в деревне, повязала крест-накрест платок, но все равно не согрелась и, главное, поняла, что одна в комнате она находиться не может. Сначала она не знала, куда идти, а потом ей как будто кто-то подсказал про больницу. Она побежала туда, и первой, с кем столкнулась еще в дверях, была Евгения Давыдовна. Вера бросилась к ней в объятия, стала рассказывать, что произошло, но опять ей мешали слезы. Хотя все, что ей надо было сказать, — это что сестра, Ирина, умерла от холеры; она несколько раз запутывалась и начинала снова. Все-таки она, наверное, наконец сумела объяснить, что случилось, потому что в ответ услышала: “Боже мой, умерла от холеры… Какая мучительная смерть”. От этих слов Вера совсем разрыдалась и даже не запомнила, как Евгения Давыдовна увела ее к себе домой и там уложила спать; осталось только, что вдруг среди ночи она ни с того ни с сего проснулась и разом поняла, что она спит не в своей постели и что Ирины на этом свете больше нет.

Тут же она снова вспомнила их последний разговор. Они провожали Ирину всей семьей. Поезд уходил днем с Курского вокзала. Не теряя надежды уговорить сестру оставить ей хотя бы серое платье, а лучше и серое, и синее, она в переполненном вагоне снова заговорила с ней об этом. Но Ирина даже не захотела ее слушать. Только помотала отрицательно головой и, отвернувшись, опять заговорила с матерью. Она обиделась тогда на Ирину совершенно по-детски, даже задрожала от обиды, и все-таки сразу не ушла, сдержалась. Но на перроне, когда дали первый звонок к отправлению поезда, все стали целоваться, и Ирина, примирительно улыбаясь, направилась в ее сторону, она поняла, что больше ее видеть не может, резко повернувшись, она пошла домой одна. Так она тогда даже не дождалась отправления Ирининого поезда и не попрощалась с ней.

Она вспоминала, что в детстве Ирину совсем не любила, иногда ей даже казалось, что она ненавидит сестру. Разница между ними была большой, целых восемь лет, и когда она поступила в первый класс Пятой гимназии, Ира кончала в гимназии Виноградовой восьмой педагогический. К ней Ирина всегда относилась свысока, и когда Вера за столом просила ее что-нибудь передать, она, даже если сидела ближе и ей просто достаточно было протянуть руку, отвечала: “Встань и возьми сама”.