Сталинградский гусь

Онемение, схожее с немощью, навалившейся на него, не проходило, как не проходил и внутренний озноб, родившийся где-то в глубине грудной клетки, там, где расположена душа, а подле нее – сердце, он напрягся и постарался справиться с собой.

По законам самосохранения ему следовало бы немедленно раствориться в базарной суматохе, затеряться, но этого как раз нельзя было делать. Гужаев оглянулся.

Бывший сержант вместе со старшим охранником стояли на краю огромной волнующейся чаши, наполненной людскими головами, телами, ногами, смотрели, как подпрыгивают, опускаются глубоко вниз, будто рыбацкие поплавки, головы, двигаются в разные стороны, а тысячеголосый вой мечется над базаром, будто рассерженный ветер. Над чашей этой даже птицы боялись пролетать – опасно.

Игорь поискал глазами полицейских, не увидел – эти люди бесследно растворились в шевелящейся крикливой каше, одновременно понял, что они находятся где-то рядом. Вполне возможно, даже наблюдают за ним, ему захотелось пригнуться, нырнуть куда-нибудь вниз, в ноги, но вместо этого он вскинулся, вздернул подбородок.

Моргуненко хоть и попал в плен, но не потерял себя, не сдал Гужаева, не раскрыл его, хотя мог за голову шурави получить солидную пачку денег и расцветить свою жизнь приятными приобретениями и хорошей выпивкой.

С ним надо было бы переговорить, вполне возможно, он знает что-нибудь о судьбе геолога Михайлова, раз охраняет его шофера… Но как переговорить? Моргуненко хоть и награжден мусульманским тюрбаном с обрывком лисьего хвоста, а явно находится под наблюдением, «прохоры» следят за ним… Вопрос в другом – насколько тщательно они следят за бывшим сержантом? Надо было хорошенько поломать голову, чтобы встретиться с ним.

Он остановился около старика с отрешенным темным лицом, который, не боясь быть опрокинутым, сидел на корточках и на вытянутой сморщенной ладони держал несколько позеленевших медных монет.

– Купи! – предложил он.

Хотя глаза у старика были белесыми от возраста, затуманенными, – такие глаза не должны были что-либо видеть, – он видел хорошо.

– Зачем они мне? – Гужаев пожал плечами. – На них все равно ничего не приобретешь.

– И не надо ничего приобретать. Это – монеты хромого старца Тимура, они приносят счастье. Купи!

Про хромого Тимура, покорившего Среднюю Азию, Персию, империю Музаффаридов Гужаев слышал и кое-что читал, а вот монеты Тимура видел впервые. Спросил коротко:

– Сколько стоят?

Старик сощурился оценивающе, глянул на Игоря снизу вверх:

– В чем будешь платить, в афгани или в рупиях?

– Могу так, могу сяк.

– Богатый господин, – похвалил его проницательный старик, – много я не возьму.

Старик действительно много с него не взял, вложил в руку пять зеленых монеток с неровными краями и сплющенными с одной стороны боками, махнул одной рукой, словно бы осенял: «Иди с Богом!»

В следующее мгновение толпа колыхнула Игоря, отбила в сторону, будто тяжелая волна, и Гужаев очутился перед торговцем шелком. Добротная ткань была расстелена на спинах двух мальчишек, играющих роль мольбертов, на которые обычно устанавливают холсты, шелк не интересовал разведчика, и он проследовал мимо.

Как же все-таки быть с Моргуненко, как с ним повидаться? Этого Гужаев не знал. Если он будет искать оказию и возникнет рядом с Моргуненко, то, считай, очутится на минном поле.

Он остановился у паренька, шустро разгребающего картонкой воздух над шашлычницей, установленной на железные козлы.

От шашлычницы исходил вкусный дух – на мерцающих углях дозревали маленькие сочные котлетки, насаженные на деревянные прутья, переложенные кусками печенки и курдючного сала, короткие шампуры с чистым розовым мясом и порезанными на дольки кусками овечьего сердца, с всаженными между дольками кругляшами сладкого красного лука. Игорь купил шашлык из печеных бараньих яиц, нанизанных на алюминиевую проволоку, – блюдо недорогое, но очень сытное, ни российским едокам, ни едокам таджикским неведомое.

И вкус у яиц был неведомым, ни на мясо, ни на сало, ни на печенку не похожий.

Решив больше не испытывать судьбу, Гужаев покинул базар.

* * *

Джангул командовал разгрузкой умело, ни толкотни, ни ругани, ни криков на площадке не наблюдалось, все шло по накатанным рельсам. Забравшись в кабину, Игорь поинтересовался у напарника:

– Ну, как тут?

– Без происшествий. А у тебя как?

– Есть кое-что интересное, но требует проверки. Как там Альберт?

– У него все тихо… ничего пока, в общем.

– У Альберта собственный сектор обстрела.

Солнце, повисшее прямо над машинами, жарило так, что на капоте гужаевского МАЗа танцевал прозрачный, сотканный из горячих струящихся лучей гибкий призрак, он то нырял за край радиатора, то вновь невесомо вспархивал на капот, вскидывал над собой тонкие дрожащие руки. Было скрыто в движениях призрака что-то недоброе, таинственное, даже потустороннее, что невольно настораживало человека… Гужаев не был исключением.