Сталин против рептилоидов (СИ)

А на улице, когда они с Незабудкой уже шли к автомобилю, из подвального окна, выскочила и пробежала перед ними чёрная кошка.

— Стойте, — сказала Ракель Самуиловна, хватая Свирида за рукав. — Давайте обойдём вон там.

— Товарищ Катя, — с укором и насмешкой глядя на неё говорил оперуполномоченный, — вы ж партийный человек, а в предрассудки верите. Что там у вас в голове?

— Нормально, у меня всё в голове, — настаивала красавица. — Может это и суеверия, а может, и нет. Если нет — то, и волноваться не о чем, а если да — то, и предосторожность не помешает.

— Ну, раз вы такая тревожная, то я первый пройду, — сказал Свирид и пошёл к машине.

— Глупо, — только и успела сказать Ракель Самуиловна, и пошла за ним. И едко спрашивала: — А вы знаете, что-нибудь про ослов?

— Про кого? — не понял Свирид, открывая ей дверь.

— Про осликов, это животные такие. С ушками.

— А, это, на котором Христос въехал в Иерусалим?

— Да, на нём. Так вот, эти животные считаются самыми упрямыми.

— А к чему это вы начали здесь про ослов с утра пораньше? — спросил Тыжных и с подозрением покосился на неё, одновременно заводя мотор.

— А к тому, товарищ Тыжных, что вы упрямством своим переупрямите самое упрямое животное, — с улыбкой сказал Ракель Самуиловна.

— Ага, ну понятно, — произнёс он, выруливая от бордюра. — А знаете, вот была у нас в деревне одна корова однорогая…

— Уже знаю, Падлой звали, она мне скоро как родная будет, просила же не сравнивать эту вашу Падлу со мной ни по каким критериям, — заносчиво и насмешливо говорила Ракель Самуиловна, доставая последнюю папиросу.

— А я, может, и не сравнивал вас с ней, хотя будь вы коровой, были бы ейной родной сестрой и тоже бы по крышам курятников скакали бы.

— Дурень, — беззлобно сказала красавица и закурила.

— Может и дурень, а вот знаю, что табак натощак курить вредно, — ухмылялся Тыжных. — Не то, что некоторое умные.

— А, вы уже и не только в коровах разберетесь, вы ещё и доктор? — язвила Ракель Самуиловна, выпуская в Свирида дым.

— Да я не доктор конечно, но наш фельдшер полковой так и говорил: «Товарищи, пока с утра не порубаете, махра, махорка, — враг, не хуже Врагеля».

Автомобиль катил по залитым утренним солнцем пустынным улицам Москвы. Товарищ Незабудка, молчала, папироску не выбросила, несмотря на рекомендации компетентного Свирида в вопросах утреннего курения. Она поглядела на него и спросила:

— А где вы ослов видели, или они у вас в деревне водятся, вместе с однорогими коровами?

— Зачем в деревне, я ослов в Крыму видал, — отвечал товарищ Тыжных и добавлял со знанием дела. — Серые они и мелкие, словно мерина недокормленные. И хвост у них не как у лошади, не хвост, а паскудвсто некрасивое.

— О, так вы отдыхали в Крыму? — удивилась красавица.

— Отдыхали, — кивал Свирид, — неплохо отдохнули. Только снег шёл мальца, а так славно отдохнули.

— И где вы там отдыхали? В снегу-то?

— Ну, так наш полк был придан седьмой пехотной дивизии, мы как Сиваш форсировали, так дивизия завязла в боях, там офицерьё сплошное стояло, а мы их по берегу обошли и пошли сразу на Симферополь, почти без боёв шли, там я ослов и видел. Там и отдыхали, а потом на Ялту пошли, там вообще две недели стояли, аж до конца января. Там я и отъелся, и рана моя до конца зарубцевалась, и коня подлечил, и вшей почитай подчистую вывел. В общем, хорошо отдохнули. А харч какой был, о! Баранина! А потом там и обмундирование новое получили, со Врангелевских складов. Отлично обмундирование, английское. Китель у меня был офицерский. Его потом шрапнелью порвало в Польскую, жалко было.

Тыжных, этот мальчишка рассказывал ей это так, как будто он не на войне был, а катался по лучшим курортам Европы. Он улыбался, вспоминая Крым так, словно это лучшее воспоминание в его жизни. Ракель Самуиловна смотрела на его правую веснушчатую щёку и поняла, что, за всю свою жизнь этот крепкий деревенский парень ничего лучше и не видел, чем этот зимний отдых в Крыму.

— А сколько вам лет, Свирид? — спросил она.

— Так двадцать второй уже, — важно сообщи он.

— Двадцать второй уже? — переспросила она.

Он только кивнул в ответ.

— А сколько лет вы воюете?

— Сколько? Да ещё с девятнадцатого начал, под Царицыным. Служил тогда у товарища Жлобы[29] в Стальной дивизии. Но там повоевал немного, контузило меня. А потом мне коня доверили, — говорил он с гордостью, — попал я Первую конную, начинал на Волге, затем Дон и Кубань. Потом Донбасс, Крым, Польша. А потом Туркестан проклятущий, ох, как меня жара донимала, мы там за басмачами гонялись, за Джунаид-ханом[30].

— А где это?

— В Хорезме.

— И как там? В Хорезме?

— Пылища, электричества нет, зато фрукты разные, дыни, яблоки. А девки, все лица за тряпки прячут до свадьбы. Отсталый люд, никакого классового самосознания нету. А потом, полгода назад, меня сюда по партийной разнарядке направили.

«Вот и всё, что видел этот конопатый мальчишка за свою жизнь: нищую деревню с коровой Падлой и страшную войну», — подумал Ракель Самуиловна глядя на него.