Стадион

После новогоднего вечера в душе Эрики Штальберг как будто что–то надломилось. Мысль о том, что ей придется еще целые годы жить в Америке, была для нее невыносимой. Любой ценой она должна вернуться домой, ради этого она готова стать калекой и навсегда лишиться возможности выступать на стадионе.

Все чаще и чаще наступали минуты, когда Эрика начинала ненавидеть спорт. Казалось, с этого дня, когда она впервые вышла на черную гаревую дорожку, на нее посыпались беды. А если так, то она должна доказать Шиллингу свою полную неспособность к спорту, убедить его, что он ошибается, думая, будто она может поставить рекорд. Но это нужно делать постепенно, пусть ему пока и в голову не приходит, что она может проиграть на соревнованиях. Если Шиллинг вздумает давать ей допинг, она согласится, тем больше будет оснований для оправдания неудач.

Эрику Штальберг уже знали в лицо не только посетители Янки–стадиона, но и многие любители спорта в Америке. Каждую ее победу встречали овациями, а побед было немало.

«Славная лошадка», как назвал ее когда–то Шиллинг, еще ни разу не подвела людей, ставивших на нее деньги. А то, что частную жизнь Эрики Шиллинг окружил таинственностью, вызывало еще больший интерес к ней.

Эрика читала о себе в газетах удивительные нелепости. Статейки, в которых сообщалось, что она завтракает и ужинает только мясом однодневных цыплят, спит по шестнадцати часов в сутки и собирается выйти замуж за восьмидесятилетнего старика, сначала забавляли девушку, но недолго. Ко всему можно привыкнуть, даже к подобным глупостям, и девушка вскоре научилась не обращать внимания на газеты.

Подарки, на которые Шиллинг стал шедрым в последнее время, не улучшали настроения девушки. Когда ее спрашивали, чего она хочет, ответ был всегда один и тот же:

— Домой!

А этого Шиллинг никак не мог ей позволить.

И Эрика тосковала по родине, по далекой зеленой Германии, по ее негустым чистым, словно подметенным, лесам, где деревья посажены по линейке, по мелководным и теплым нешироким рекам, по которым проходят такие громадные баржи, что кажется странным, как они умещаются в этих берегах, по маленьким уютным городкам, в которых даже на окраине слышно тиканье часов на городской ратуше, наконец, по людям, которые говорят по–немецки, а не коверкают слова, как Шиллинг.

Однако душевное смятение девушки нисколько не отражалось на доходах менаджера, поэтому он почти ничего не замечал. Шиллинг твердо верил, что немецкое воспитание не позволит Эрике нарушить контракт, и спортивно–финансовые комбинации, в которых она так или иначе должна была принимать участие, все больше увлекали тренера.

Но даже он заметил перемену, происшедшую в Эрике после Нового года. Словно это не она еще так недавно выходила тренироваться на поле веселая, уверенная в себе. Шиллинг ни в чем не мог упрекнуть свою воспитанницу — он! Г была такой же трудолюбивой, так же точно и послушно следовала всем указаниям тренера, но это не давало никаких результатов.

Сначала Шиллинг подумал было, что виновник ее подавленного настроения Том Гаркнес, но вскоре убедился, что это не так. У Тома была невеста, он вскоре собирался жениться, и Эрика не могла питать никаких надежд. К тому же ей, по–видимому, было совершенно безразлично, с кем Том проводит вечера. Это Шиллинг понял сразу. Но так же ясно он понимал, что тоскливое настроение ни к чему хорошему девушку не приведет.

Успеха можно достичь лишь в том случае, если соревнование захватывает спортсмена целиком, если каждый выход на поле доставляет ему истинное наслаждение… А Эрику чуть ли не силой приходится выгонять на стадион, — как тут мечтать об успехах и рекордах!..

Шиллинг долго с раздражением и злостью раздумывал. Итак, надо кое–что изменить в их отношениях и медлить нельзя — противно смотреть, как эта Эрика выходит на стадион, вялая и тупая, будто разваренная рыба.

Однажды Шиллинг велел Эрике зайти после тренировки к нему в кабинет. Девушка вошла и остановилась в нерешительности: Шиллинг был не один. Против него сидел какой–то незнакомый, прилично, но скромно одетый человек. Видимо, они вели между собой деловой разговор.

— Подождите, Эрика, мы сейчас кончим, — кивнул ей Шиллинг, — присядьте.

Девушка села в кресло возле двери.

— Так вот, мистер Кортнер, — вернулся Шиллинг к прерванному разговору, если ваш уважаемый клуб не может уплатить за пользование стадионом назначенную мной цену, то, разумеется, я никого не пущу на беговую дорожку.

— Мы просим вас сбавить цену, — сказал Кортнер. — Я хочу, чтобы вы приняли во внимание состав нашего клуба. Члены его — главным образом рабочие ближних заводов. Они не в состоянии платить высокие взносы.

— А если они не могут платить, то нечего думать о спорте. На мой взгляд, человек должен сначала обеспечить себя деньгами, а потом уже позволить себе роскошь заниматься спортом. Разве не так, мистер Кортнер?

Кортнер промолчал. Ему не хотелось пускаться в споры. Клубу необходим стадион, и директор клуба должен уговорить Шиллинга.

— А вы не думаете, что мы в конце концов можем найти и другой стадион? — спросил он наконец.