Стаб

Эти двое, к слову, уже успели побывать на поверхности, мне же Рэймс запретил даже думать об этом. Я не сильно сопротивлялась, памятуя о том, сколько проблем доставила ему своей непоседливостью в прошлом. Пришлось удовлетвориться рассказами моих спутников о различиях наших планет. Мол, ничего особенного, цвета воспринимаются иначе, небо и вода кажутся фиолетовыми. Жарче. Притяжение слабее, поэтому деревья выше. Но при этом там совершенно нет птиц. Зато полно насекомых и рептилий.

Сам Рэймс говорил о своих командирских буднях неохотно, и оно понятно: он там не пейзажами любовался. Хотелось ли мне знать подробности? Обо всех, что мне были по-настоящему важны, я узнавала сама, когда раздевала его.

Живой, целый, рядом со мной.

— Что-нибудь необычное? — переспросил Рэймс, усмехаясь. — Женщина, ты находишься на космической станции. На передовой. В платье. Рядом с отступником, которому доверили командовать первым эшелоном, хотя он не может контролировать собственное тело рядом с тобой. Это ещё недостаточно необычно для тебя?

Верно, даже самые острые блюда не сделают этот момент острее. В то же время, если бы Рэймс прижался ко мне и сказал, что безумно скучал, потому что не видел трое земных суток, которые по ощущениям длились (лично для меня) как тот же год…

— Тебе очень непросто угодить, — заключил он.

— Меня поэтому и вышвырнул консул. Решил, что не потянет.

— Но он попытался? — Рэймс требовал подробности.

— Даже больше — очень старался. Мы ужинали на самой вершине Башни. За окном был потрясающий вид. — Я следила за тем, как мрачнеет взгляд мужчины. — Махасим оказался настолько щедрым, что позволил мне забрать это платье и украшения с собой.

Он прищурился.

— Это платье тебе подарил консул?

— Да.

Потом Рэймс извинится за свою грубость, но в тот момент он совершенно обезумел от мысли, что эта ткань касается моей кожи. Прихоть Махасима ему дорого обошлась. Рэймс всё ещё отчётливо помнил те ярость и беспомощность — унижение, которому его подверг мэтр, потакая абсурдному желанию консула. Рэймс потерял меня из-за этого энита. И теперь он опять встаёт между нами? Почти буквально.

В итоге платье, которое Рэймс так бережно застёгивал, оказалось разорванным. Чёрный иерарх не собирался церемониться с вещами врагов. А ведь меня консул тоже назвал своей «вещью»… так что на этот раз Рэймс взял меня на полу, не раздеваясь.

— Моя, — твердил он, клеймя меня поцелуями и каждым сильным движением.

На этот раз всё было по-другому. Причиной тому его собственническое поведение, грубость в самом потрясающем смысле этого слова, признания — не знаю. Я чувствовала его острее в этот раз.

— Цвет изменился, — заметил шёпотом Рэймс. Кончив внутри меня, он немного успокоился и теперь смотрел на мою грудь, которая опадала и поднималась от тяжёлого дыхания.

— Что?

— Они были светлее и нежнее. — Он провёл подушечкой пальца по одному соску. — Как розовые жемчужины. А теперь ты такая яркая и упругая здесь. Ты меняешься.

Он обхватил мягкую плоть ладонью, и я не сдержала стон. Как он мог замечать такие вещи?

Я сбивчиво объяснила, что такое происходит со мной каждый месяц. Женский организм — сложная система, в которой протекают разные, не понятные даже мне процессы.

— Кровь? — переспросил Рэймс, хмурясь.

— Я не знаю точно, почему это происходит и как работает. — Если вспомнить, мне пытались объяснить эти «почему» и «как» в приюте, но я так ревела, что ничего толком не услышала. — Это не больно. Но перед очередным циклом повышается чувствительность.

— И здесь тоже? — Он прикоснулся ко мне между бёдер.

— Да.

— Хорошо.

Он решил извиниться за свою грубость самым лучшим образом. А потом у нас был романтический ужин. Он опять кормил меня с рук деликатесами, а я облизывала его пальцы и говорила, как это вкусно, имея в виду совсем не еду. Я сидела на его коленях голой, и Рэймс отметил, что это самый лучший наряд. И плевать он хотел на этикет.

Это был потрясающий ужин. Он понравился мне на столько, насколько не понравились его последствия. Как я вскоре выяснила, местная еда мне противопоказана. Хорошо, что Рэймс ушёл до того, как я проснулась от приступа тошноты. Он бы в любом случае связал моё плохое самочувствие со своей грубостью.

— Выглядишь уставшей, — заметил Рэймс, когда вернулся.

Я опять сослалась на особенности своего организма. Вот только прошёл день, два, три, а кровь не шла. Мне становилось всё хуже. Быстрая утомляемость почти не мешала, но тошнота по утрам убивала. Я не ходила в медпункт, прекрасно зная, что обо всём тут же доложат командиру. Он заставит меня сделать анализы и тут же выяснится, что я при смерти.

Хотя это выяснилось даже раньше, чем я надеялась. Просто однажды Рэймс застал меня в обнимку с унитазом. Впервые я увидела командира в откровенной панике.

— Что я наделал…

Он долго сидел со мной на руках, пока я преувеличенно бодро пыталась объяснить, что это последствия смены режима и питания, которые проявились с запозданием. А что? Я же женщина. Кто знает, как именно на меня действует… да даже свет местной звезды.

— Я уже видел такое, — перебил Рэймс.