СССР. Незавершенный проект

Система пребывала в результате в неустойчивом состоянии, сохраняя некоторое равновесие за счет балансирования между ее разнородными элементами и насильственного примирения этих элементов. Этот баланс интересов сохранялся до тех пор, пока действовали механизмы самоограничения и социальной ответственности элиты, а ее собственные интересы во многом совпадали с интересами остальных слоев населения.

В самом деле, новая советская элита, сформировавшаяся после революции 1917 г., имела четкие стратегические установки на завершение индустриализации страны и на подтягивание СССР к уровню экономического развития наиболее передовых капиталистических государств. Советская элита (которую достаточно правомерно характеризовать как бюрократическую) не только имела эти стратегические цели, но по своему положению в обществе была заинтересована в их реализации. Для всех представителей этой элиты – начиная от «красных директоров» и кончая руководителями правительства – каждый успешный шаг по пути модернизации страны означал укрепление и повышение их собственного статуса. Это в равной мере относилось и к хозяйственной, и к военной, и к партийной, и к административной элите.

Советская элита демонстрировала и довольно высокую степень социальной ответственности. Именно это было необходимой предпосылкой социальной консолидации активной части населения как массового субъекта модернизации, и обеспечивало действенность механизмов социальной мобилизации большинства населения на реализацию целей модернизации. Без этого, без обеспечения поддержки модернизации со стороны активного большинства, модернизационный проект не мог бы рассчитывать на успех. Как же решалась эта задача в Советской России?

Критики большевизма истратили немало слов (во многом справедливых), чтобы подчеркнуть репрессивную сущность сталинского режима, проводившего свою экономическую политику насильственными методами. Роль насилия и репрессий в экономической жизни СССР, начиная с 1929 г., действительно, была весьма велика[132].

Но существуют глубокие сомнения, что эти насильственные меры были главным инструментом, который обеспечил форсированное осуществление модернизационного проекта. Скорее следует признать, что чрезмерный характер применения методов насилия и репрессий препятствовал более эффективному развертыванию модернизации и приводили к сдерживанию, а не ускорению темпов экономического развития СССР[133].

Поэтому необходимо обратить внимание на наличие иных механизмов социальной мобилизации, без которых репрессии и авантюристические насильственные меры в экономической политике дали бы лишь временный и скоропреходящий эффект.

Стратегия форсированной модернизации была самым тесным образом связана в советской системе с идеологией и политикой эгалитаризма и развитием социального творчества. Последнее хотелось бы прокомментировать особо. Феномен социального творчества – созидания новых форм организации экономической и общественной жизни если не непосредственно трудящимися, то при их прямом участии – этот феномен пока слабо изучен и описан. Как правило, он фиксируется в понятии «энтузиазм», объединяющем целый ряд социальных – как материальных, так и нематериальных – процессов и отношений: от ростков участия рабочих в учете и контроле, управлении, соревновании до спонтанной, народной инициативы по созданию успешно действовавших кооперативов и коммун, разрушенных сталинской коллективизацией.

Что касается эгалитаризма, то провозглашалось, – и в значительной мере осуществлялось на практике, – что участие в борьбе за модернизацию СССР дает каждому гражданину равные возможности проявить и реализовать свои способности. Одновременно происходило выдвижение на передний план таких ценностей, как солидарность, коллективизм, взаимопомощь как необходимых условий успешного сложения индивидуальных усилий.

Эти ценности были не только элементом пропаганды; они воплощались в функционировании различных общественных объединений и иных социальных институтов советского общества. Принцип свободной коллективности, к сожалению, не стал в них главенствующим – бюрократический диктат постепенно занял доминирующее положение и к середине 1930-х гг. свободное добровольное сотрудничество людей превратилось в декорацию, за которой правила бал бюрократическая опека[134]. Такая противоречивая ситуация определялась почти полным отсутствием в российском обществе необходимых социальных традиций совместной ассоциированной борьбы трудящихся за свои интересы (профсоюзы и т. п.), довольно низким уровнем социально-культурного развития большинства населения, и весьма прочными позициями бюрократии.