СССР. Незавершенный проект

Другими словами, Советский Союз умирает – тяжко, болезненно, мучительно. Но его смерть сопровождают, как это ни парадоксально, и вполне продолжительные моменты креатива, созидания нового на обломках старого.

(2) Не будучи экономистом, но все же обобщив все доступные мне факты, вынужден придти к смелому выводу, что главной причиной распада Советского Союза едва ли была, как часто говорят, неэффективная экономика, даже вкупе с дефицитом демократии. Да, его экономика была далека от совершенства, и с точки зрения буржуа, в СССР не было демократии. Все это – скорее вторичные явления, более глубинная причина распада, по-моему, вытекала из другого, а именно – из противоречия между классическим российским традиционализмом и беспощадным утопизмом многих русских авангардистов и большевиков. Это напряжение было таким сильным, что перехватывало дыхание самого общества. Все десятилетия советской практики можно назвать, как поется в одной песне, «одним большим рывком на старте».

Такое фундаментальное противоречие задушило множество замыслов и грез миллионов людей. Оно встало на пути новаторских планов в области управления, экономики и социальной инженерии 19201930-х годов. Противоречие это стало источником гипертрофированного социального нормирования. Оно оправдало внутренний культурный снобизм – противопоставление «высокой» и «массовой» культуры при одновременной идеализации фольклора, или «народного» искусства. И что еще немаловажно: все сексуальное оказалось вытесненным на обочину, в приватную сферу, что открыло шлюзы для всех мыслимых патологий и мелкобуржуазного морализаторства. Другими словами, это противоречие привело к тому, что советский эксперимент так и не преодолел стадию фрагментарности. От первоначального тотального замаха мало что осталось. Если СССР развалился или разваливается, то не от избытка тотальности, а от ее дефицита.

Но – «нет худа без добра». Как рукотворные алмазы рождаются под большим давлением, так и напор советской эпохи породил явления, значение которых выходят далеко за рамки одной страны. Назову лишь пару примеров. Первое: СССР удалось не только помечтать или обсудить выход человека в космос, но и организовать его практически в форме советской космонавтики. Как бы банально это не прозвучало, возможно, именно космос надолго останется в первом ряду эпохальных советских достижений. Второй пример относится к интеллектуальным поискам 1960-1970-х гг. Если на Западе эти поиски шли под влиянием отчасти рационального, отчасти иррационального постмодернистского импульса, но постепенно принимали форму социально-политического нигилизма, то в Советском Союзе, заглядывая в будущее и критически переосмысливая прошлое, старались не прерывать контакт между прошлым и будущим, сохранять релевантную преемственность. Это особенно отразилось в советской т. н. постнеклассической интеллектуальной парадигме: даже в запале авангардизма, рывка в будущее «мосты» не сжигали, они продолжали соединять прошлое, настоящее и будущее.

(3) Процесс распада СССР породил не только различные категории «проигравших», преимущественно в материальном, а также ментальном плане, но и целое потерянное поколение. Это люди, которым сегодня около 50 лет, т. е. мое поколение.

На закате советской эпохи они – точнее, мы – заканчивали или закончили образование, не только в формальном смысле, но и в смысле социализации. Большинство даже успело устроиться на работу, знало, чем будут заниматься, в ходе бурных дебатов 1980-х гг. подготовилось к «светлому» будущему, в целом представляло себе, хотя и не в полной мере, его сложности. Готовились мы ко многому, но Беловежской Пущи не ожидал никто. И вдруг все замерло. Работы не стало, «каждый умирал в одиночку» и вынужден был формулировать собственную стратегию выживания.

Ключевым словом стала «адаптация». Некоторым удалось все же, хотя и ценой самоотрицания, приспособиться к новой реальности. Другие выбрали иной путь, не захотели переступать через себя, но легче им от этого не стало. Именно у них возникли «сложности перевода»: за годы подготовки к профессиональной жизни они выработали некий понятийный аппарат, который неожиданно стал непригоден в качестве основного инструмента коммуникации. Эти люди, к которым я себя отношу, надолго застряли «между всеми стульями», вернее между всеми поколениями.

Отношения со старшими товарищами развивались трудно, от них исходили разочарование и даже немые упреки в предательстве. Смириться с этим было нелегко: с одной стороны, мы сочувствовали «старикам», но и раздражались из-за их отношения к себе. Приступы благодарности нередко вызывали взаимную неловкость. Часто наши дискуссии превращались в тяжкий труд хождения по кругу.