О сохранении, вернее невозможности преодоления буржуазности экономических отношений сразу же после революции говорит следующее логическое наблюдение другого знаменитого очевидца тех событий – П. Б. Струве. Он пишет: «С социалистической точки зрения обоснование производительности или успешности производительного процесса на дифференциальной оплате труда есть радикальное отступление от уравнительной или эгалитарной основы социалистического советского хозяйства. И то, что социалистическая мысль и социалистическая власть обращаются к этому выводу, не есть обстоятельство, чисто исторически определяемое культурным уровнем русского народа, а есть существом дела обусловленная сдача центральной принципиальной позиции социализма, социализма не как правовой или экономической техники, а как социально-политической идеологии, – отказ от его эгалитарной идеи»[152]. Это верно, что дифференциация в оплате труда есть отступление от социалистических принципов в сторону буржуазности. Напомним, что с этим вполне был согласен и Ленин, когда говорил о сохранении «буржуазного права» в распределении. Но почему так произошло, Струве не анализирует. Он просто констатирует этот факт и дальше делает умозаключение об ущербности самого социализма: «Либо социализм означает хозяйственный упадок или регресс, либо он должен быть “буржуазен”»[153]. В целом эта дилемма верная, если держаться такого механистического понимания социализма, которое было широко распространенно именно в то время. И большевикам после революции пришлось идти на такой «буржуазный» социализм. Но это по существу означает просто отсутствие социализма. Ведь одно, что провозглашала власть, и другое, что получалось на самом деле. Струве как-то легко поверил большевикам. Вот меньшевики не собирались так легко верить большевистским лозунгам и декларациям. Они четко писали о буржуазном характере русской революции и дальнейшем хозяйственном развитии. Так, Ю. О. Мартов в программной статье «Наша платформа», опубликованной в «Социалистическом вестнике» в октябре 1922 г., писал: «Поскольку государственное хозяйство неизбежно останется, оно не имеет ничего общего с социализмом, являясь государственным капитализмом в точном смысле этого понятия (а не в большевистском извращении)»[154]. Хотя, оговоримся, что ни Ленин, ни его сподвижники даже в начале 1920-х гг. нигде не говорили о социалистическом характере общества того времени, в котором они жили.
На примере Струве хорошо видно логический ход мысли либерального демократа тех и даже наших времен. Если революция социалистическая, рассуждает такой либерал-демократ (а он почему-то слепо верит большевикам), и практика уравнительного социализма губит производство, то значит, социализм вещь губительная или вообще невозможная. Но если считать, что русская революция была буржуазной, то становиться очевидным, что после нее мог развиться отнюдь не социализм, а такая система хозяйства, где доминировали буржуазные принципы организации производства и труда. Считать иначе, значит попасть в ловушку сталинизированной методологии, где оказались либерал-демократы вместе с принципиальными последователями «марксизма-ленинизма». Просто первым «русский социализм» не нравится, а вторым нравиться. Но ход логических рассуждений у тех и других совершенно одинаков.
Главное в этой проблеме выяснить вопрос: почему же большевики отступили от принципов уравнительности. Струве бросает мимоходом «культурный уровень русского народа», не акцентируя на этом положении внимания, не разворачивая всю цепочку логических взаимосвязей. Он вслед за многими не очень глубокими социалистами остается на поверхности явления, полагая, что культурный уровень означает низкую сознательность народа, что этот народ добровольно и бесплатно не хочет работать на общество. Но если вскрыть всю логическую цепочку в данном случае, то мы получим, что низкий культурный уровень народа есть объективно неизбежное следствие отсталой экономической базы страны, недостаточно развитых производительных сил. Именно это предопределяет и определенный способ производства и способ распределения, а также всю духовную и культурную сферы. В случае России начала XX века – господство буржуазных экономических отношений.