Срок

Он посмотрел оценивающим взглядом и моргнул одним глазом. Другой был закрыт, так что могло показаться, будто он попытался подмигнуть.

– Что тут у вас происходит?

Это был Поллукс, громко хрустящий яблоком, которое он слегка поперчил. Вот так он ел яблоки. Держал яблоко в одной руке, а другой перчил, чтобы каждый кусочек был вкусным.

– Мне просто интересно, не передаст ли Лоран свои скользкие лисьи замашки сыну.

– Он ребенок. Он чист. Оставь его в покое!

– Ты знаешь что-нибудь о ругару?

– Да. От бабушки. Хотя она еще больше боялась виндиго.

– Значит, действительно есть люди, которые отказываются признавать смерть.

– Наверное, к ним можно добавить и реаниматоров.

– Что это за штука, смерть?

– Более распространенная, чем ты можешь предположить, хотя и менее распространенная сейчас благодаря медицинской науке.

– У тебя когда-нибудь, ну, знаешь, был опыт знакомства с работой реаниматора?

Я спросила об этом осторожно, чтобы он не подумал, будто в моем вопросе есть что-то, кроме обычного любопытства. Поллукс поперчил огромный кусок яблока. Джарвис чихнул. Я укоризненно посмотрела на Поллукса, и он убрал руку с перцем подальше от ребенка.

– Это не личный опыт. Самая страшная реанимация, о которой я когда-либо слышал, касалась милой маленькой девочки.

Я сказала, что не хочу этого слышать.

– Она родилась из хвоста земного пони[158].

– Поллукс, я тебя предупреждаю.

– Просто наука, – пожал он плечами.

Удачи и любви

Час жареного хлеба

По мере того как уходило лето, стало возникать ощущение, будто мы катимся под откос. Мы невесомо скользили сквозь дни, как будто те представляли собой пейзаж с повторяющимися деталями. Похолодало, и я вернулась к работе, потому что на нас свалилось выполнение «панических заказов» – казалось, все боялись очередного карантина, и всем нужны были книги. Нам приходилось трудиться посменно на крошечном пятачке среди океана книг. В магазине кипела бурная деятельность с семи или восьми утра до девяти вечера. У нас никогда раньше такого не бывало. Работа в эти напряженные часы в присутствии других людей в течение всего дня защищала меня от Флоры.

Для нас с Поллуксом в это время единственным убежищем от забот стал своего рода ритуал причастия, сосредоточенный на поедании жареного хлеба. Около 11 часов утра, раз в неделю, мы отправлялись в «Пау-вау граундз». Иногда мы раскладывали наши походные стулья прямо на стоянке перед кафе. Если бы не опасение, что нам придется чересчур долго ждать, когда нам подадут хлеб, мы могли бы припарковаться прямо на улице и оставаться в машине. Люди подходили, стояли вокруг, переминаясь с ноги на ногу, сидели за единственным столиком, вынесенным на открытый воздух, или скучали, прислонившись к стене. Здесь были люди всех возрастов. Можно было услышать взрывы смеха, перелетавшего от одной группы беседующих к другой.

В полдень обычно начинал царить ажиотаж, связанный с ожиданием. Потом кто-нибудь первым замечал серый фургон, за рулем которого сидел Боб Райс. Люди начинали смеяться и смотрели, как он приближается. Старейшина кричал: «Давно пора» или «Почему так долго?». Смех усиливался. Боб подъезжал и выгружал жаровню. Выстраивалась очередь. Священный момент близился.

Мы выходили из машины. Покупали жареный хлеб – для себя и для тех, кто работал в магазине. Иногда, со всеми приправами, индейские тако. Мы могли бы поесть прямо у жаровни. Может быть, в машине. Хлеб был золотистым и легким, как будто вы опустили круглый кусочек облака в свежий горячий жир. Тем не менее хлеб был достаточно плотным, чтобы удержать начинку для тако.

Конечно, жареный хлеб – вредная пища, но Асема говорит, что это бабушкина еда, «вредная для артерий, но полезная для сердца». Она говорит, что всегда готова полакомиться ею и ради нее отказаться от другой своей порочной страсти – этих неоновых, словно раскаленных до красна, «Читос», после которых пальцы кажутся обагренными кровью.

Сделано вручную. Сделано с любовью. Тем не менее жареный хлеб не сблизил нас с Поллуксом. У нас была такая возможность, но она быстро сошла на нет.