Срок

Мои волосы были мокрыми, лицо покрывали капельки пота. Они стекали с моего лба, и соль щипала глаза.

– Осмотри мою спину, – попросила я, отворачиваясь от него и похлопывая себя по плечу. – Погляди, нет ли там крови. Задери мою рубашку.

– Прямо здесь, на улице?

– Мне все равно, если кто и увидит.

Я знала, что меня разрывали на части, и кровь должна была хлынуть из меня, но я чувствовала только капли пота. Поллукс приподнял мою рубашку.

– Ты сильно вспотела, – констатировал он. – И у тебя на спине какие-то странные отметины, складки и вмятины. Ты спала на мотке веревки?

– Я лежала на животе, – с трудом произнесла я хриплым голосом. – Поллукс, я использовала… окончание – ибан. Я жгла священный табак. Я сделала все, что ты мне сказал. Я боролась с Флорой, ублажала ее, включала музыку. Но сегодня днем она попробовала кое-что еще.

Поллукс молчал, пока мы утопали в горячем поте. Он ждал, когда я продолжу, но я боялась, что мой рассказ покажется ему еще более безумным, чем все, слышанное раньше. Я боялась, что он станет переломным моментом, после которого Поллукс отправит меня в дурдом или, что будет не менее ужасно, просто перестанет мне верить.

– Ты ведь не отправишь меня в психушку, правда? – спросила я.

– Это зависит от обстоятельств, – улыбнулся он, пытаясь шутить.

– Я серьезно.

– Нет, нет, никогда! – охотно пообещал Поллукс и попытался обнять меня мокрой рукой за мокрые плечи, но его рука соскользнула. – Что случилось? Давай, ты можешь рассказать старине Поллуксу.

– Старый добрый Поллукс, – пробормотала я.

Мой голос был либо грустным, либо слегка саркастичным, либо и тем, и другим.

Мы стояли на тротуаре посреди моста, где обычно дул легкий ветерок. Деревья под нами были срублены. Я стояла перед мужем и пыталась подобрать слова, пыталась заставить звуки слететь с моих губ, пытался рассказать ему все. Но клубок острых шипов вдруг заполнил мои легкие. Я не могла сделать глубокий вдох. Я захрипела, и он обнял меня.

– Туки?

Я пыталась выдавить из себя хоть слово. Я затаила дыхание, била себя руками по голове, рычала, смеялась. Но все было бесполезно. Когда это началось, я встревожилась – так же, как и Поллукс. Его руки сжались, когда из меня вырвался первый всхлип. За ним последовал другой. Наконец, слезы брызнули из моих глаз. Я почувствовала, как у меня распух нос. Меня лихорадило. Кожа стала горячей. Поллукс держал меня в объятиях. По крайней мере, он точно знал, что ничего не может поделать. Я словно отматывала годы своей жизни назад, пока не превратилась в гигантского истекающего кровью ребенка, который повис у него на руках, а потом сильно ударил его. Он не боролся со мной. Он не сбросил меня с моста. Я подумала, что кто-нибудь пройдет мимо и увидит, как мы боремся, но дорога была безлюдна. Поллукс притянул мою голову к своему сердцу и пригладил мои волосы.

– Туки.

Он продолжал повторять мое имя, как мантру, и позволял мне биться в конвульсиях, пока безумие не покинуло меня, и я снова не стала самою собой. Он достал из кармана бандану, и я вытерла лицо. Ткань была влажной. Я взяла его за руку, как послушная девочка, каковой не являюсь, и позволила отвести меня домой.

* * *

«Туки, о Туки, – подумал Поллукс. – Моя магическая угроза».

У Туки все было так хорошо. Поллукс надеялся, что она не вспенится, не закипит, не начнет извергать в темноте расплавленную лаву. Он никогда не знал точно, что сделал, кроме самого очевидного, но ощущал в случившемся так много своей вины. Туки долгое время была относительно спокойна. Потом он начал чувствовать ее напряжение, живость, дрожь, сжимание и разжимание кулаков, хотя она держала их вместе. В этом и заключалась трудность жизни с Туки. Было легче ладить с ней после того, как она пережила кризис, чем ждать, когда он случится. В первый раз, когда она сломалась, так давно, Поллукс ее подвел. Все те годы, что она провела в тюрьме, он боялся с ней связываться. Ему было стыдно за себя. Затем последовали судьбоносный день и жизнь, полная удивительной любви. Большую часть времени. В последний раз, когда Туки вышла из себя, Хетта не разговаривала с ней целый год. Но может быть, все обойдется? Может быть, Туки проделала какую-то внутреннюю работу, о которой никогда не говорила? Может быть, молитвы Поллукса обрели новую силу? Это был самый продолжительные период, насколько кто-либо из них мог припомнить, когда она держала себя в руках. Более того, она впервые не впала в безумный гнев, а заплакала у Поллукса на плече. Он такого за ней не помнил.

Ругару

Подушки и простыни