Срезающий время

Для Александра Леонтьевича в жизни сложилось так, что выбранная им позиция оказалась далеко не лучшей. Бремя денежного долга своему соседу по поместью, другу и однополчанину Арсению Есиповичу приносило ему столько страданья, сколько, наверно, не испытывал и Титий. Это было испытание совести, одно из самых тяжких для Александра, но он мужественно переносил его. О самых тяжелых моментах борьбы в своей душе он не сообщал никому: ни своей обеспокоенной матери, ни священнику, ни дневнику, с которым он часто вел монолог без всяких записей. Именно она, записная книжка, вскоре стала его главным утешением. Только ей он рассказывал обо всех неприятностях, и доходило до того, что Саше стало казаться, что склеенные и прошитые листки в кожаном переплете прекрасно научилась его поддерживать. Конечно, в своих мыслях он многое воображал, но каждый раз, беря в руки дневник, он верил в спасение на следующий день, и при всей абсурдности сложившихся обстоятельств, этот предмет для него много значил, сохраняя в нем надежду и укрепляя его решимость. По крайней мере, пулю в голову он себе не пустил, и когда ему принесли письмо из дома, первое, что сделал Саша после прочтения, так это запись в свой дневник: «Спасен от позора».

Отпуск был немедленно выпрошен, и вскоре перед Александром Леонтьевичем расстилалась долина, перерезанная конопляными полями и рощами, а там, вдали, за речушкой Лущенка, вскоре должна показаться усадьба, в которой он вырос. Поручик пришпорил лошадь, но буквально через четверть часа бешеной скачки вынужден был останавливать скакуна, не понимая, куда все подевалось. Несмотря на расстояние, все предметы были ясно видны и только казались совсем маленькими. Но – увы! – несмотря на все старания, он не мог узнать ни одного знакомого с детства места: возле реки в ряд стояли двухэтажные дома красного кирпича. А там, у когда-то старого деревянного моста, из трубы самого длинного здания поднимался дым, и казалось, что сидящий там титан сжигает в огненном горниле все оставшиеся воспоминания детства и юности. Вот тут должно было расти грушевое дерево с искривленным стволом, долгое время служившее ему верховым конем. А около коптильни была канавка с мельничным колесом его собственного изготовления. Скольких трудов стоило ему вырыть ее! Все исчезло со своих мест. Отчаявшись, он ушел с дороги и повернул лошадь левее, в сторону Аршин, оставляя реку по правую руку, и вновь остановился. До Александра отчетливо донеслись звуки ружейной пальбы. Доскакав до овражка, он вскоре стал свидетелем довольно-таки несвойственной размеренной вечерней деревенской жизни картины. Когда-то обильно поросший разнообразным бурьяном и доходивший до самой воды овражек был весь перекопан и превращен в поле для стрельб. Явно угадывались мишени: как в человеческий рост, так и заметно рослее, напоминающие кавалеристов; а на позициях, слегка скрытых пороховым дымом, находились крестьяне с ружьями под командой одноногого солдата. Пришлось возвращаться, и уже перестав чему-либо удивляться, Александр пересек по новому мосту речку и стал править к дому.

Вдруг на дороге, ведущей из усадьбы, показался белый чепчик. Он, как бабочка, порхал между ветками вишневого сада, стремясь вырваться на свободу. Иногда сердце видит лучше и дальше глаз: несмотря на большое расстояние, сын узнал матушку. Это была она – он чувствовал это. Казалось, в ее маленькой и хрупкой фигуре клокочет бурное пламя, и воздух вокруг нее даже светится от яркого жара. По мере того как приближались родственные души, Саша все явственнее различал каждую черточку ее лица. Сколько уже лет, как некогда в праздничный день Пасхи, подмечал он на лице матери эту улыбку. В солнечном сиянии крохотные морщинки на ее лбу уподобились затейливым золотым украшениям, седеющая прядь, выбившаяся из-под чепчика, сверкала, будто серебреная струна, и эти родные глаза, полные трепета и любви. На мгновенье Саше почудилось, что перед ним не мама, а сгорбленная под тяжестью непосильной ноши старуха, отдающая все свои силы ради какой-то эфемерной цели, и щемящая тоска вдруг охватило его сердце. Тяжелым молотом стыда ударило в его душу сожаление. Сожаление обо всех своих неблаговидных поступках и принесенной родным горечи.

– Сашенька!

– Матушка!

– Как я счастлива, ты здесь, ты рядом…