Овцы и козы, измученные трехдневным бураном, сегодня наслаждаются теплом на солнечных склонах гор, лошади, как всегда, спокойно пасутся и, не ожидая корма от хозяев, разгребают снег копытами. Безобразничают только коровы. Они накидываются на скирды соломы на току или с высоко поднятыми мордами уходят в поле и там разбрасывают копны сена, поддевая его на рога.
В аиле, как бы оцепеневшем на время непогоды, началось необычное оживление. От мазанки к мазанке бегают мальчишки, улицы пестрят женщинами, которые, гремя ведрами, идут к речке за водой. Из железных труб землянок тонкими струйками поднимаются кизячные дымки.
Группами идут куда-то пешие, проезжают конные. Народ собирается у школы. Сапарбай, Осмон, Джакып и Матай скачут по улицам и торопят аилчан.
— Собирайтесь быстрее, товарищи! — кричит Сапарбай. — После обеда может опять подняться буран. Торопитесь!
— Чтобы никто не оставался дома. Все на собрание! — настойчиво приглашает Матай. — Не бойся, Иманбай, твоя буза не убежит никуда. Иди на выборы.
Сапарбай с Матаем подъехали к землянке Оскенбая. Никого не видно, только худая пегая собачонка встречает их яростным лаем. Они остановились у окошка.
— Ой, Осеке, ты дома?
— Выходите, Осеке!
Лошади грызут удила, дышат учащенно, выпуская из ноздрей белые клубки пара.
— Дома хозяин? Выходи скорей! — повторил Матай.
— О-о, я… здесь, здесь, — донесся наконец из землянки простуженный голос Оскенбая.
— Выходите сюда! — позвал Сапарбай.
— Живее! — добавил Матай.
Оскенбай так торопился, что вышел, едва успев продеть одну руку в рукав старой шубы.
— Куда торопишься, Матайджан? Сейчас только показалось солнце, — сонно бормочет он.
— Ой, дорогой, разве можно лежать в постели до восхода солнца? — возражает Матай.
— Рабочие заводов в это время вытирают со лба уже третий пот, — поддерживает товарища Сапарбай.
— Ладно, ладно, я перед вами. Говорите, зачем звали меня? — отвечает растерявшийся Оскенбай.
— Ты, Оскенбай, кажется, не проснулся до сих пор, — удивляется Матай. — Забыл, что сегодня выборы.
— Осеке, разве вы не слышали о собрании? — спрашивает Сапарбай.
— Слышал, Сапаш, слышал.
— Тогда идемте. Будем выбирать председателя аилсовета. Зовите и тетю Калиму.
— Что женщине делать на выборах?
— А сколько ей лет? — спрашивает шутливо Сапарбай.
— Кто ее знает. Наверное, за сорок. На что она там? — Оскенбай подошел к окошку: — Ой, жена, скажи-ка сама, сколько тебе лет?
— Хватит, Осеке, — махнул рукой Сапарбай. — Тебе больше сорока, это ясно. Теперь выбирают все, кто достиг восемнадцати лет, и мужчины, и женщины.
— Ладно, — соглашается Оскенбай. — Пусть идет и она.
— Слышали, тетя Калима? Приходите на собрание.
Дверь землянки открывается, выходит улыбающаяся Калима.
— От того, что пойду на собрание, я не стану начальником, правда? — говорит она. — Лучше буду кипятить свою бузу.
— Сегодня выборы! — злится Матай. — В такой день вы не имеете права кипятить бузу. Идите на собрание.
— Э, ладно, если сделаете меня начальником, согласна, пойду.
— Народ может вас выбрать членом аилсовета, — говорит Сапарбай серьезно. — Теперь мужчины и женщины равноправны. Идемте.
— Хватит, жена, заставлять людей уговаривать, пойдем, собирайся, — торопит Оскенбай Калиму.
Сапарбай с Матаем едут дальше.
…Жители аила — пешие и конные — продолжали стекаться к зданию школы. Молодые парни на отборных конях проторили им дорогу в глубокой снежной целине. Сухой снег искрился на солнце серебряной пылью.
Когда Оскенбай и Калима отправлялись на собрание, за ними увязалась худая собачонка.
— Ой, Осеке! Взяли собаку, захватите с собой и талпак, — раздался чей-то шутливый голос.
Оскенбай оглянулся, увидел Омура и, решив, что тот тоже собирает народ, крикнул:
— Мы уже идем, Омуке, идем!..
Народ собрался на площади перед школой. Многие приехали с малыми детьми, словно на той, посадив их впереди себя. Большой Садык, оставшийся один в горах зимовать со скотом, спустился сегодня в аил со всей семьей. Его четырехлетний сын приехал на гнедом в яблоках стригунке, оседланном узорчатым айырмачом. Мальчик с раскрасневшимися полными щечками, одетый в белую шубку, держался в седле так ловко, точно родился и вырос на коне. Он то и дело врезался в толпу, дергая повод стригунка и слегка ударяя его плетью по крупу. Взрослые смотрели на мальчика с ласковым любопытством, расступались перед ним.