Сразу после войны

Гермес получал переводы часто. Кроме отца, ему присылали деньги родственники. Он никогда не утаивал от нас ни копейки. Отдавая деньги Волкову, просил:

— Купи сегодня чего-нибудь вкусненького — рахат-лукума, например, или халвы.

Гермес был сладкоежкой, и мы снисходительно усмехались, когда он наваливался на сладости, которые иногда покупал ему Волков. Я тоже любил конфеты и все прочее, но не признавался в этом, говорил, подражая Волкову, что сладости — тьфу, что для мужчины главное — мясо.

Обычно я шумно радовался, когда у нас появлялись деньги, а на этот раз даже сердце не трепыхнулось.

— Неприятности? — заволновался Гермес.

— И еще какие, — сказал я. — У Волкова «пушку» сперли!

— Это Жилин, — сказал Гермес. — Больше некому.

— Почему так решил? — Волков устремил на Гермеса цепкий, подозрительный взгляд.

Гермес смутился. Запинаясь, пробормотал:

— Значит, вы подумали…

— Брось! — сказал Самарин.

Гермес хлюпнул носом. По его щекам потекли слезы, оставляя на коже светлые полосы. Гермес старался сдержаться, он стыдился этих слез, но они текли и текли.

Я догадывался о том, что происходит сейчас в его душе. Всего полчаса назад, разговаривая с Волковым, я испытал то же самое. До сих пор в моей душе шевелилось что-то, и я, украдкой поглядывая на Волкова и Самарина, спрашивал сам себя: «Неужели и меня подозревают?»

— Успокойся. — Самарин потрепал Гермеса по плечу.

— Ага, — подхватил Волков. — Развел, понимаешь, сырость. Утопишь нас в соленой воде, а нам пожить хочется.

Гермес улыбнулся, стал размазывать слезы по лицу.

— На. — Самарин протянул ему носовой платок.

Вошел Жилин. Я уставился на него, но ничего подозрительного не обнаружил.

— Чего не поделили, мужики? — весело спросил он.

Некоторое время мы молчали, провожая Жилина взглядом: он прошел к своей кровати, сел, откинувшись к стене, усмехнулся.

— А ну отвечай, — сказал я, — не брал парабеллум?

— Что-о? — Жилин выпрямился. Спустя мгновение с расстановкой произнес: — По-нят-но.

— Есть такое подозрение, — поддержал меня Волков.

Жилин встал.

— Я уже давно сообразил, мужики, еще когда только пришел сюда: если случится что в этой комнате, я буду виноватый. Вы тут одна шайка-лейка, а я человек новый. Вам, я это сразу приметил, Семка Жилин не ко двору пришелся. Но что поделаешь, когда вы такие, а я такой.

«Правильно рассуждает, — решил я. — У него свои взгляды, у нас свои. И тут ничего не попишешь».

— Выходит, испарилась «пушка»? — в упор спросил Волков.

— Зачем испарилась? — Жилин посмотрел на Самарина. — Может, кто-нибудь из вас взял.

На виске лейтенанта затрепетала жилка.

— На что намекаешь?

— А чем ты лучше других? Один человек объяснил мне — и ты не без греха. — Жилин посмотрел на грудь лейтенанта — на то место, где должны были находиться ордена.

— Сволочь! — вырвалось у меня.

Жилин резко повернулся ко мне.

— Не обзывайся. Для тебя и Волкова лейтенант — авторитет… Да еще для Гермеса, а для меня он как все. Каждый из нас мог револьвер взять, а он и подавно, потому что вчера грозил — это все слышали: «Отберу!»

— Говори, Жилин, да не заговаривайся! — воскликнул Волков. — Самарин, как господь бог, вне подозрения.

— Это я так, к слову, — сказал Жилин. — А может, мужики, револьвер кто-то чужой уволок.

— Чепуха! Кто, кроме…

— Погоди, — перебил меня Жилин. — Выслушай сперва, потом уж разевай рот… Окна-то у нас, мужики, целый день растворены. Так ведь?

— Так.

— А он, — Жилин перевел взгляд на Волкова, — только через них ходит. Дверь для него — не дверь… Скажи людям, Волков, утром небось обратно в окно выходил?

— Ну. — Волков кивнул.

— И когда с института шел, тоже в него?

— Ну. — Волков снова кивнул.

— Вот и донукался! Обокрасть нас — плевое дело. — Жилин демонстративно выдвинул из-под кровати чемодан. — Поглядеть надо — все ли цело.

Самарин посмотрел на Волкова, Волков на меня, я на Гермеса. Жилин рылся в чемодане.

— Все цело? — с подначкой спросил я.

— Бог миловал, — ответил Жилин. — Свои чемоданы проверьте, мужики, спокойней будет.

Мне проверять было нечего. Самарин и Гермес лишь заглянули под кровати, открывать чемоданы не стали. Волков сказал:

— У меня все на месте — только «пушки» нету.

В дверь постучали.

— Не помешаю? — это был дядя Петя.

— Конечно, нет.

Дядя Петя посмотрел на каждого из нас:

— Бранились?

— Неприятность у нас, — ответил Волков.

— Какая?

— Крупная. — Волков замялся.

Самарин положил руки на колени, пружинисто встал.

— Чего смолк? Выкладывай!

— Валяй ты. — Волков стал крутить тесемку на подушке.

Самарин предложил дяде Пете стул, поскрипел сапогами.

— Парабеллум у Мишки украли, а кто — неизвестно.

— Парабеллум? — Дядя Петя даже привстал от удивления. Белесые брови сомкнулись на переносице. — С обоймой?

По-прежнему теребя тесемки, Волков подтвердил:

— С ней.

— На кой же прах ты приволок его?

— На память. Из той самой «пушки» фриц три раза подряд в меня лупанул, но пуля только мочку задела. — Волков притронулся к уху, на котором был шрамик. — Кровищи, доложу вам, как на скотобойне было!

— Вот оно что! — произнес дядя Петя. — Для памяти мог бы что-нибудь другое взять.