Сразу после войны

— Закрыли в нашем городе монастырь, я и ушла в прислуги, — продолжала Степанида. — Хозяева мне хорошие попались. Детей долго не заводили — она не хотела. Она молоденькой была, на лицо красивой. За красоту он и взял ее. Целый день на диване в халате лежала, книжки читала, вечером в театр убегала или к приятельницам. Я, бывало, на рынок схожу, обед сготовлю, в квартире приберусь и — свободная. Сижу на кухне, чулки вяжу. Покупатели находились, а мне — лишние деньги. Хозяин с характером был, а перед ней млел. Она, как хочешь, им вертела. За год до войны после серьезного разговора промеж них — я этот разговор краем уха слышала — она родила.

— Чего же ты ушла от них? — заинтересованно спросил Витек.

Степанида покосилась на него, ожидая подвоха, и, обратившись ко мне, объяснила:

— Как война началась, хозяин в ополчение ушел. Она, помню, даже не поплакала — продолжала жить, как жила. Утром скажет: то, Степанидушка, сделай, это — и на диван. Ребенка в другой город спровадила — там у нее мать жила. По вечерам, в рестораны ходить стала. До дома ее всегда мужчины провожали — их голоса хорошо было слышно. Осенью извещение принесли — хозяин без вести пропал. Она и на этот раз ни слезинки не выронила. Я уже давно смекнула: не по любви живет с ним — из-за денег. Он большим авторитетом пользовался, его даже в Москву приглашали, когда необходимость возникала. Хозяин мог бы и не вступать в ополчение, но попросился. Наверное, смерти хотел — другого объяснения у меня нету. Не дураком он был и понимал — без сердечной ласки живет. — Степанида помолчала. — Всякого добра в их квартире невпроворот было. Как карточки ввели, стала она распродавать добро. За год все профуфукала. После этого я и ушла от нее.

— В беде человека оставила! — ляпнул Витек.

— Много ты понимаешь, — проворчала Степанида. — Она дурью маялась, а я, выходит, виноватая? Прислугам иждивенческая карточка полагалась — на такую не прожить.

— Что же ты потом делала? — спросил я.

— Сюда приехала. Третий год на Кавказе живу.

Лешка потер рукой щеку, на которой, освещенный солнцем, золотился юношеский пушок, улыбнулся.

— У нас тоже домработница есть. Когда я маленьким был, она от меня ни на шаг не отходила. Теперь моя мама за ней ухаживает — такой старенькой она стала.

— Должно быть, ваша сродственница? — предположила Степанида.

— Чужая, — возразил Лешка. — Я ее бабулей называю — настолько привык к ней.

Степанида недоверчиво хмыкнула, а я подумал, что Лешкина семья — хорошие люди.

Когда он собрался уходить, Витек первый сказал:

— Оставайся!

Степанида добавила:

— Места хватит.

Я тоже не возражал. Ксюша свое согласие молчанием выразила.

На казенную работу без прописки Лешку не приняли. Кормился он возле частников: то нагрузит что-нибудь, то мешки перевидает, то яму выкопает. Мне нравилось, что не гнушается он черной работы. Нанимали его только состоятельные люди, а они — это давно известно — жадные. Платили Лешке гроши, все заработанное он проедал и всегда хотел, как говорили на фронте, порубать. Я каждый день варил похлебку, приглашал к столу Лешку. Он конфузился, говорил — сыт. Я понарошку сердился.

— Не ври! Тебе, молодому, много харчей требуется.

Прошло несколько дней, и я вдруг заметил, что Лешка и Ксюша посматривают друг на дружку. Столкнутся взглядами и разводят глаза в разные стороны. Я разволновался, решил последить за ними. Вечером увидел: сидят они на бережку, камушки в море бросают. Солнце уже зашло, но настоящей темноты не было. Я только их спины видел. Хорошо было на них смотреть, приятно. «Чем не пара? — подумал я. — Лишь бы пустого баловства не было». Решил поговорить с Лешкой и, когда представился случай, сказал ему, что Ксюша уже пострадала за свою доверчивость, что у нее ребенок есть.

— Знаю, — ответил Лешка. — Она мне все рассказала — и от кого ребенок, и как случилось это.

Я мысленно побранил Ксюшу: мне она ни словечка про это, а Лешке все выложила.

— Это у вас серьезно?

— Я хоть сейчас в загс! — воскликнул Лешка.

Его слова и обрадовали меня, и расстроили. Обрадовали потому, что в Лешкиных намерениях не было ничего плохого, а расстроился я оттого, что не хотел разлучаться с Ксюшей. Но что поделаешь, в жизни каждому человеку своя стезя обозначена. Для порядка спросил:

— А твоя мать что скажет? Ведь с ребенком женщину берешь.

— Мне с Ксюшей жить — не матери!

— Верно, — согласился я и — ничего другого мне не оставалось — посоветовал ему поскорее определиться на какое-нибудь место, потому что без прописки и настоящей работы можно полгода прожить или год, а больше — никак.

Лешка сказал, что уже говорил про это с Ксюшей, что позавчера написал письмо фронтовому другу, который до войны в совхозе работал и сейчас там; этот друг после войны его к себе приглашал, обещал хорошую должность сыскать и жилье.

Ксюша перестала спать с Витьком на одной постели. Раздобыла два старых мешка, набила их сеном, устроила себе отдельное место. Степанида вздыхала, поглядывая на нее. Когда мы оставались вдвоем, завистливо говорила:

— Повезло Ксютке. Теперь, должно, в Москве жить будет.