Спрут

После обеда Лаймен велел подать сигары и ликер, и они снова прошли в большую гостиную. Но их прежнее место у круглого окна оказалось занятым. За столиком сидел и курил длинную тонкую сигару мужчина средних лет, с проседью, с тронутыми сединой усами, в сюртуке и белом жилете. Что-то в его облике выдавало отставного морского офицера. При виде этого человека Пресли оживился.

— Да ведь это никак мистер Сидерквист? — понизив голос, сказал он.

— Сидерквист? — отозвался Лаймен Деррик. — Ну, конечно, он. Мы с ним хорошо знакомы. Надо и тебе с ним познакомиться, отец. Это типичный американец. Ручаюсь, что от разговора с ним ты получил бы большое удовольствие. Он возглавлял огромный металлургический завод «Атлас». Правда, этот завод недавно не то чтобы обанкротился, а просто закрылся. Перестал давать хорошую прибыль, и мистер Сидерквист, естественно, решил прикрыть его. Помимо «Атласа» у него деньги вложены и в другие предприятия. Человек он богатый. Настоящий капиталист.

Лаймен подвел Магнуса, Хэррена и Пресли к столику, за которым сидел Сидерквист, и представил их ему.

— Мистер Магнус Деррик? Как же, как же! — сказал Сидерквист, пожимая руку Губернатору. — Слышал о вас много хорошего, сэр. — И, повернувшись к Пресли, прибавил: — А, и Пресли тут? Здравствуй, голубчик! Как подвигается великое — или нет, величайшее произведение, — твоя поэма?

— То есть вовсе не подвигается, сэр, — в некотором смущении ответил Пресли, когда все уселись. — По правде говоря, я уже почти отказался от намерения написать ее. Столько интересного, я бы сказал, жизненно важного происходит сейчас в Лос-Муэртос, что о ней я с каждым днем думаю все меньше и меньше.

— Могу себе представить, — сказал промышленник и продолжал, поворачиваясь к Магнусу: — Я с большим интересом слежу за вашей борьбой с Шелгримом, мистер Деррик. — Он поднял стакан, наполненный виски с содовой. — Желаю вам удачи!

Сидерквист не успел еще поставить стакан, как к столу без приглашения подошел художник Хартрат под предлогом, что ему нужно поговорить с Лайменом. Хартрат, по-видимому, считал, что у Лаймена хорошие связи в городском управлении. Дело в том, что для Миллионной выставки, сопровождавшейся Праздником цветов, о которой только и говорили в эти дни в Сан-Франциско и на организацию которой предстояло собрать миллион долларов, требовалось несколько скульптур, и Хартман хотел, чтобы Лайман оказал протекции его другу — скульптору, претендовавшему на пост главного художника этого начинания. Хартрат говорил о Выставке и Празднике цветов с большим воодушевлением, отчаянно жестикулируя и моргая воспаленными веками.

— Миллион долларов! — воскликнул он. — Подумать только! И пятьсот тысяч нам уже обещаны. Вот как! На всем континенте, господа, не найдется другого города, где общественное сознание стояло бы на таком высоком уровне. Можете мне верить. И эти деньги вовсе не будут выброшены на ветер. К нам понаедут тысячи гостей с восточного побережья страны — капиталисты, готовые вложить в дело часть своего капитала. Миллион, который мы израсходуем на Выставку, принесет нам хорошие барыши. Вы посмотрели бы, как оживились наши дамы. Устраивают всевозможные вечера, чашки чая, любительские спектакли, концерты, какие-то там лотереи — все для того, чтобы пополнить фонд. А коммерсанты — те просто валят деньги, не считая. Это же чудесно, замечательно, когда общество настроено так патриотично.

Сидерквист внимательно и в то же время печально посмотрел на Хартрата.

— А сколько эти самые дамы-благотворительницы и коммерсанты-патриоты ассигнуют на то, чтобы взорвать развалины завода «Атлас»? — спросил он.

— Взорвать? А зачем? — удивленно пробормотал художник.