Сполошный колокол

— Я, ваш челобитчик, — рассказал он горожанам, — все эти дни сидел в тюрьме новгородской.

— Как! — ахнула площадь.

— Окольничий князь Хилков, новгородский воевода, перенял нас, ваших челобитчиков, и всячески бесчестил. Нас били и пытали.

— Смерть Хилкову! — крикнул Томила.

— Потом Сысойку и Прохора за крепкими приставами Хилков отправил в Москву, а меня, Юшку, бросил, бивши кнутами, в тюрьму. Да недолго тешился князь. Новгород восстал, и княже схоронился в крестовой палате у митрополита. Его нашли, и сказано ему было: «Зачем ты от нас бегаешь, окольничий? Нам до тебя дела нет, а если до тебя дело будет, то ты никуда от нас не уйдешь!»

— За бесчестье челобитчика есть дело Пскову до окольничего! — снова крикнул Томила Слепой.

А Юшка-сапожник продолжал:

— Слышал я в тюрьме: бояре продали шведам Псков и Новгород. Богатым людям велено курить безъявочно вино и меды ставить, чтоб тем вином и медами на Христов день поить маломочных людишек допьяна. И на пьяных людей придут под Новгород и Псков шведы, а на подмогу им из Москвы с огромным войском нагрянет царский боярин, проклятый Борис Иванович Морозов!

Криком зашлась Троицкая площадь. Все взоры устремились на московского гонца Арцыбашева.

Сам Томила Слепой принял его грамоту и осмотрел. И, осмотрев, поднял грамоту над головой, показывая пароду:

— Грамота сия воровская!

— Что ты врешь! — закричал гневно Арцыбашев.

Томила поднес грамоту к глазам Арцыбашева:

— Где печать?

— Я послан государем в Новгород и во Псков. Печать сломал окольничий князь Хилков.

— А куда подевалась приписка дьяка с грамоты?

— Меня посылали спешно! — все еще кричал возмущенно Арцыбашев. — Вы прочитайте грамоту. Вы не хотите отдавать хлеб, так про то и государь пишет вам. Государь царь и великий князь Алексей Михайлович приказал впредь в Новгороде и Пскове хлеба на его государево имя не закупать!

Но никто уже не верил Арцыбашеву.

— Боярская та грамота! — вспрыгнул на дщан Прокофий Коза. — Нас споить хотят, чтоб города под немцев отдать! Слыхали, Юшка-то сапожник что говорил? А грамотой нам глаза отводят. Обыскать боярского лазутчика!

Арцыбашева обыскали, нашли при нем еще три грамотки. Одну — для Логина Нумменса от гостя[14] Стоянова о каких-то золотых.

— Пытать немца! — крикнула толпа.

И Прошка Коза тут же направился на подворье Светогорского монастыря за несчастным Нумменсом.

Вторая грамотка — от того же Стоянова к сестре своей Афросинье, жене Федора Емельянова.

В третьей грамотке князь Хилков спрашивал о здоровье архиепископа Макария.

— Это Макарий писал князю, чтоб задержал он челобитчиков! — догадался Томила Слепой.

Было бы сказано.

Вновь трезвонил сполошный колокол, толпа бросилась к Надолбину монастырю, где Макарий служил обедню в церкви Алексея — Божьего человека по случаю государева ангела.

Макарий знал, что у псковичей объявилось к нему дело. Звон сполошного колокола, рев толпы проникал сквозь стены. Верные слуги Макария, бывшие на площади, в страхе прибежали в храм и шепнули архиепискому: спасайся!

Макарий, не ждавший такого известия, заторопил службу, но скоро опомнился и, наоборот, стал ее затягивать. Да сколько веревочке ни виться — кончилась служба.

Макарий молча стоял на алтаре и будто бы прислушивался. Глядя на него, все, кто был в церкви, притаились и прислушались. Море! Море подкатило к Надолбину монастырю.

Архиепископ понял: промедлишь — море ворвется в храм, и тогда спасения не будет.

Спокойно, с торжественной суровостью в лице вышел из церкви. Ни в какой праздник не ждали так владыку, как сегодня. Человеческий коридор привел его на Троицкую площадь. Здесь был весь Псков.

Люди не только заполнили площадь — облепили крепостные стены, крыши домов, на колокольни забрались.

Макария — на дщан. Вот оно, человеческое море! И какое злое! В руках у людей палки и камни. Каждый грозит убить! Кричат все. Все спрашивают, но о чем? Имя Хилкова почему-то поминают.

Макарий к смерти приготовился, но вдруг заметил, как, раздвигая толпу, двинулись к дщану решительные люди. Это были хлебники.

И взошел на дщан к Макарию властный человек. Заслонил собою архиепископа и поднял руки. Море в недовольстве взревело, готовое раздавить нежданного защитника. Но море было людское. А люди любопытны. Замолчали. И тогда те, кто пробились к дщану и теперь стояли вокруг стеной, крикнули:

— Гаврила, говори!

— Люди! — взревел хлебник. — Много шумим, мало делаем. Я буду спрашивать Макария — пусть он нам ответит.

Толпа поняла — пред нею вождь. Она давно устала от всеобщей бестолочи и согласилась быть ведомой.

— Спрашивай, Гаврила-хлебник!

— Зачем, владыко, — начал Гаврила допрос, — зачем ты посылал к Хилкову, воеводе, грамоту?

— Затем, — ответил Макарий, подчиняясь магической власти Гаврилы, — чтобы проведать о здоровье князя.

— А просил ли ты, владыко, Хилкова принять наших челобитчиков да послать их к государю за приставы?

— Упаси Бог! — вскричал Макарий.

Толпа недовольно огрызнулась, но взмахом руки Гаврила заставил замолчать.