Это будет прекрасное, хоть и изнурительное путешествие, и оно заставит ее вспомнись деда, умершего так и не увидев страны, о которой по какой-то загадочной причине он так тосковал. Утомительное удовольствие пересечь всю Неваду до Пахрампа в округе Най, города, который не заслуживает чести, скажет она себе, называться городом, неподалеку от Долины Смерти, рядом с Калифорнией, чуть более чем в шестидесяти милях от другого надуманного города, Лас-Вегаса.
Единственным человеком, знавшим ее мать, окажется худая и элегантная старушка, преподавательница испанского языка по имени Линда Николс (урожденная Линда Сирго), которая будет помнить Амалию, потому что Линда, как и Амалия, окажется кубинкой.
— Гаванка из Эль-Кармело, в Ведадо, — скажет она на правильном испанском, с нейтральным акцентом, по которому в первую секунду невозможно будет понять, в какой стране она его выучила. — Я знала вашу мать, — расскажет она, — потому что, как вы, конечно, понимаете, да и слава богу, не каждый день здесь, в Пахрампе, можно встретить кубинцев. Более того, я признаюсь вам: именно отсутствие кубинцев привело меня в эту деревню, где даже телефона не было, когда я приехала в начале шестидесятых.
Они будут прогуливаться вдоль цветников в небольшом парке с деревьями, названий которых Валерия, как настоящая кубинка (и несмотря на традицию семей Барро и Годинес), не будет знать.
Линда Николс поведает Валерии о том, что та потом запишет в своем романе: что она выбрала город очень быстро, потому что искала любой маленький городок в Соединенных Штатах, подальше от Майами и от кубинцев, приехавших искать убежище под сенью знаменитой статуи Свободы.
— Я ненавидела Кубу, — скажет Линда Николс, — и все, что с ней было связано. Я приехала в эту страну поверженная и измученная Учтите, что моего отца, полковника армии, расстреляли в Ла-Кабанье[74] по решению военного трибунала, который не доказал ни единого его преступления. Я выехала через Мексику, путь был тяжелый и длинный, как кругосветное путешествие. Я приехала в Сан-Франциско без денег и, что еще хуже, без надежды, в первые месяцы 1962 года. Я сменила имя, стала Глорией Дорантес, объединив имя и фамилию двух мексиканских актрис, которые мне тогда нравились[75]. Когда меня спрашивали, откуда я, я говорила, что мексиканка и что родилась в Монтеррее. Я нашла в атласе маленький, отрезанный от мира городок. Мне хотелось спрятаться, стать другим человеком, я хотела, чтобы девушка из Эль-Кармело исчезла. Я решила переродиться в другую женщину. Удалось ли мне это? Не знаю, самое главное, что мне удалось избавиться от ненависти и очиститься от того, что мне причинило столько боли. Прощение очищает обиженного, не обидчика, как писал Борхес. Так или иначе, вот я здесь, жива и здорова, вспоминаю и разговариваю с вами. У меня нет истории, и я останусь другой навсегда, пока не придет мой час. Я родилась Линдой Сирго в Гаване, а умру Линдои Николс, или Линдой Простившей, в Пахрампе, Невада. Я победила, вам так не кажется?
Они зайдут в небольшое, уютное кафе, декорированное как венское. Обе закажут чай «Эрл Грей». Ни одна из них не положит в чай сахар, и обе улыбнутся и посмотрят друг на друга с симпатией и пониманием.