Спящий мореплаватель

Болтуну почудилось, что он вошел в темное, тихое место, где жизнь замерла, несмотря на то что в доме развернулась бешеная деятельность. Все нашли себе занятие и пытались свести к минимуму разрушения, которые принесет циклон. Каждая освещенная желтыми и дымными свечами комната была, казалось, повторением предыдущей и следующей, словно в тревожной череде зеркальных отражений. От стен отодвинули мебель, чтобы вода, проникающая сквозь щели в досках, ее не замочила. Странные алтари из мебели громоздились посередине каждой комнаты. Во всем этом было что-то театральное. Что-то, напоминающее конец спектакля. Момент, когда сцена снова становится тем, чем была до его начала, — беспорядочным нагромождением мебели и реквизита. Момент, когда одна мистерия окончена, а следующая еще не началась. Запах влажного дерева напоминал о запахе старого и пыльного занавеса.

Еще более немой, чем обычно, Болтун шел по дому среди ставшей бесполезной мебели, как актер, который только что на сцене был кем-то, а теперь не знал, как снова стать тем, кто он теоретически есть на самом деле. Если бы кто-нибудь наблюдал за ним, он бы отметил, что его состояние никак не связано с происходящим в доме.

Он поднялся в свою комнату и медленно ее обошел, словно проводил инвентаризацию предметов.

Затем спустился по лестнице и задержался перед каждой комнатой и каждой дверью. Непонятно было, то ли он что-то ищет, то ли хочет убедиться в том, что и так знает, — что никогда не найдет того, что ищет.

Разговоры членов его семьи, их вопросы и настойчивость, с которой они требовали к ним внимания, казались повторением таких же разговоров и требований прошлых лет. Циклоны, подумал Болтун, всегда требуют одинаковых усилий и вызывают к жизни одни и те же страхи и разговоры.

Он зашел на кухню с еще более усталым и потерянным видом. Мамина наконец заметила, что он сел за стол перед чучелом черепахи, и подумала, что он, должно быть, голоден. Андреа, цедившая кипяток через допотопный фильтр из пористого камня, сказала, не глядя на него:

— Сынок, пойди помоги деду.

Болтун тихонько ударил кулаком по столу. Как будто требовал внимания.

— Яфет, — сказал он.

И поскольку ни Мамина, ни Андреа не обратили внимания, он повторил:

— Яфет.

И только когда он убедился в том, что обе женщины обернулись к нему и осознали факт его присутствия, поняли, что он сидит за кухонным столом, он смог произнести подряд четыре слова. Простые, на первый взгляд безобидные четыре слова образовали страшную фразу:

— Яфет уплыл на лодке.

ГОЛОС ЭЛМОРА ДЖЕЙМСА

Как будто времени не существовало. Только голос, звучащий, возможно, даже лучше благодаря тому, что с годами звукозапись достигнет качества, немыслимого во времена виниловых пластинок. Не важно, он все так же берет за душу. Он звучал и так же будет звучать одновременно в двух местах: одно принадлежит прошлому, другое будущему.

Голос Элмора Джеймса звучал в доме у моря. Тот же берущий за душу голос будет звучать в маленькой уютной квартирке нью-йоркского Верхнего Вест-Сайда, недалеко от места, где жил и страдал Гарольд Бродки[59].

— Какой мощный и чудесный голос у этого певца из Ричленда, Миссисипи, — скажет Валерия, закрывая глаза. И воскликнет с притворной наивностью: — Элмор Джеймс, Гарольд Бродки, почему им пришлось умереть? Когда столько дурных людей продолжают жить.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ Богоявление

И потом, людей не существует.

Они существуют только во сне.

Шервуд Андерсон. Воспоминания

И краски у картографов нежнее,

чем у историков.

Элизабет Бишоп. Карта

ПОИСКИ

Дождь уже шел не переставая. Временами набегали черные стремительные низкие тучи, и он превращался в краткий, но решительный ливень, падавший компактными косыми каплями. Временами небо заполняли серые, тусклые облака, и ливень превращался просто в изморось. Важно было другое: пока циклон не закончится, дождь не перестанет.

Сообщение Немого Болтуна, эти простые, на первый взгляд безобидные слова породили пять сменяющих друг друга реакций, всегда порождаемых такого рода сообщениями: первая — недоверие; вторая — недоверие, смешанное с удивлением и ужасом; третья — удивление и ужас; четвертая — неприкрытый ужас; пятая — ужас и беспомощность.

Когда Болтун объявил, что Яфет исчез вместе с лодкой, Андреа не поверила внуку. Болтун шутил или говорил всерьез, но ошибался. Она вскрикнула, сама не понимая, что означает ее крик — то ли жалоба, то ли мольба о помощи. Возможно, ее окрик предназначался Болтуну за то, что он шутит такими вещами, а может, наоборот, он выражал ужас, которого не могло не вызвать подобное утверждение.