Спящие от печати

И совсем уж стороною, вдалеке от бараков, проходили по тракту зарешёченные грузовики в сторону «почтового ящика» − точно так, как стороною проходили партийные конференции в центре Столбцов или партийные съезды в столице Москве. То был лишь общий фон внешней жизни, куда порядочный барачный человек, при правильном своём поведении, никогда не попадал. А правильным считалось у местных степняков жить так, чтобы не попасть под чьё-либо внимание − не падать низко, не лезть высоко, и если служить в армии, то не в Афганистане.

Тучный военком по происхожденью сам был − из барачных и потому «своих» жалел: определял всё больше на атомные подводные лодки и в ракетные войска, откуда в цинковом гробу не привезли никого. Повышенной радиации в Столбцах не боялись – тут все лысели одинаково рано. Только местная молодёжь всё равно полюбила вдруг мрачные песни − про коней судьбы, привередливых, мчащих к неотвратимой пропасти своих седоков. И советское время ослабло и просело.

Сарай под рубероидной крышей опустел вскоре, а барачный народ затомился − все ожидали чего-то непоправимого. Но в общем коридоре висели тогда на верёвках только пелёнки − знамёна жизни. И до появления знамён смерти − сатиновых чёрных и красных полос без надписи, свисающих с колючих тёмно-зелёных венков, − было ещё далеко.

+ + +

Прежде всех помрачнела вторая квартира. Пожилые муж и жена, работавшие в конторе при колонии заключённых, перестали выходить к общему вечернему чаю. Могучий техник-смотритель и низкорослая секретарь-машинистка передвигали что-то у себя и переговаривались негромко. Но через две недели они поставили на общий кухонный стол бутылку «московской» водки − для всех, и выложили из авоськи огромный арбуз, тёмно-зелёный, полосатый, на боку которого нацарапано было «86 г.».

− Ты амперметр мой положила? − спрашивал техник жену, откупоривая бутылку.

− Давно... − отвечала она безучастно. − Вольтметр, говоришь?.. Да, положила куда-то. Кажется.

− Прощаться будем. Пора нам, − сказал техник соседям и занёс над арбузом широкий нож с деревянною ручкой.

− Всем пора, вообще-то, − примеривался он, покручивая зелёный шар, будто обезноженный глобус, потерявший подставку. − Убираться надо русским восвояси, пока не поздно! Туда, к Москве двигаться, да. К своим.

С этими словами техник вонзил лезвие меж двумя меридианами, и тяжёлый плод не пришлось резать надвое − он треснул под ножом и развалился сам на несколько сахаристых кусков, брызнув соком и чёрными семечками на клетчатую клеёнку.

− Переспел, − огорчился он. − Очень переспел... Два офицера у нас уже уволились. Тоже.

− Зато стал он самый сладкий! − приободрила его Тарасевна, севшая к столу первой. − Ишь, вызрел! Всем арбузам арбуз... 

И так, выпив по рюмке, держа по красному куску в руках, барачные сплёвывали семечки в бумажные кульки и слушали изумлённо конторских: страшная пришла амнистия, никому не понятная, негласная. Выпускаются на волю преступники с самыми тяжёлыми статьями: убийцы, маньяки, рецидивисты − повсеместно.

Раскрасневшаяся жена техника озиралась, шептала, вытирая липкие руки тряпкой, подтверждала слова мужа:

− Закрытые это распоряжения, которые в бумагах не оставляют следов. Только требуют сверху, звонят каждый день... Рекомендации идут: срочно готовить документы к сокращению больших сроков наказания, тш-ш-ш... Срочно!..

Про измену в верхах все пока молчали, но чувствовали: слом жизни надвигается оттуда, грозовою тучей. И снова текучая горечь белой водки заедалась красной переспелой сладостью тяжелейшего плода с беспомощным стеблем, который торчал оборванной иссохшей пуповиной из малого куска, и его не брал никто.

− Вот тебе, бабушка, и Юрьев день... − переглядывались барачные, а дальше только молчали.

− Поедем, − только бормотал время от времени, вздыхал озадаченный хозяин второй квартиры. − Выхода не остаётся другого... Лопнет весь интернационал. С треском, с кровью большой. Очень большой... Ничего не понимают наши офицеры: даже амнистия пятьдесят третьего года такой не была... Кассиры-растратчики, матери-продавщицы, шофёры − остаются за решёткой, а головорезы освобождаются подчистую... Так-то!..

− И для чего? − приходя в себя, барачные опять принялись за арбуз. − Кому это надо?.. Чтобы всех уголовников выпустить враз на вольные улицы?

− Офицеры толкуют: для участия в будущих уличных беспорядках, − выпивал торопливо техник, забыв налить рюмки остальным. − На национальной почве, не иначе... Больше не для чего: политика!.. А вольтметр мой где?

− Ой, плохое затеяно дело, − сокрушалась его жена. − Старые конторские сказали: ну, теперь будет кому разбивать витрины и машины жечь.. И так − по всему Советскому Союзу, по всему... Вы только молчите. Тш-ш-ш: никому...

−...Нет! Мы − никому...

− Вольтметр где, спрашиваю! Не помнишь?

 − Не помню!.. В коробке он, твой амперметр...

Переодевшись в гражданскую одежду, с двумя тяжёлыми чемоданами и одним рюкзаком, вскоре двинулись конторские муж с женою в путь, отдав свои ключи Тарасевне: «Если нигде не устроимся − вернёмся». А та в свою очередь оставила их у немой...