Спящие от печали (сборник)

Вета-мама торопливо поднимается, но папа сразу сердится:

– Прекрати!

– …Уволят, – поразмыслив, говорит Вета-мама. – Теперь точно уволят.

И поскорей ложится.

Папа ходит по комнате, тяжёлый, косолапый и серьёзный. Папа часто ворчит:

– А эту тряпочку – класть на место нет никакой возможности? Всё ж таки, часть дамского белья.

– В самом деле? – мама удивлённо смотрит с постели, как папа прибирает всё в шкаф.

Но вообще Вета-мама не любит, когда папа ворчит.

– …Ты у меня – как свекровь! – иногда говорит она с досадой, – Ни за что бы за тебя замуж не вышла, если бы у тебя кровь из носа не полилась.

Папа сразу начинает улыбаться и спрашивает:

– Разве? Что-то не помню.

Мама возмущённо всплёскивает руками:

– Ах! Не помнит он!

И опять рассказывает:

– Не помнишь, конечно, как пришёл и стал выговаривать, будто у себя дома: «Что это в твоей комнате вечно люди толкутся? У меня руки чешутся перекидать отсюда всех этих долгогривых меломанов и фальшивых лицедеев, с голосами любителей своих голосов»… А я тогда ужас как рассердилась: «А на каком это основании ты позволяешь себе тут возмущаться?!» …А ты сразу озлился-озлился! Побледнел-побледнел!.. И нос платком зажал: «На том основании, что я тебя люблю». Я и не ожидала вовсе… Платок от носа отнял – а платок весь в крови. И вот ты платок этот внимательно разглядываешь, на носу у тебя висит капля крови, и говоришь: «Ты бы могла выйти за меня замуж?» …А я с перепугу сказала «да». …Не помнит он.

Тогда папа веселеет и снова говорит:

– Разве? Надо же!..

И подхватывает Никиту на руки, и подбрасывает его к самому потолку. Потолок начинает страшно раскачиваться, пол – перекашиваться. Никита молча подлетает вверх несколько раз, втянув голову в плечи.

– Что? Страшно тебе? – смеётся папа.

– Нет, – зажмурившись, отвечает Никита. – У меня только ноги боятся.

Он открывает глаза, но мелкие сияющие солнца ещё долго плавают перед ним. Потом они дробятся и гаснут, если смотреть на светлое, а если на тёмное – то ещё нет.

Никита и мама, укрывшись до подбородка, слушают, как папа нарезает ножом лучинки, как в печи начинает неровно гудеть пламя. Мокрый чайник на плите фыркает и шипит.

Никита крутит головой.

– Уже чайник сердится… – шепчет он Вете-маме. – Слышишь?

– Слышу. Всё равно лежи. Ещё холодно, – тихонько отвечает Вета-мама. И приговаривает, прижимая Никиту к себе: – Хороший какой. Совсем, совсем не плохой. Хороший.

Но Никита огорчается. Он вздыхает, потому что не умеет драться.

Вчера, повязанный поверх шапки и пальто маминой шалью крест-накрест, он вышел во двор – соседская Света уже давно карабкалась на высокий сугроб под их окном, забиралась, упиралась в стекло красными-красными варежками. И мама сказала, стоя перед ней в избушке и в тепле:

– О! Господи! Да она нам сейчас окно высадит. Высадит и рухнет с улицы на кухонный стол. Собирайся-ка ты гулять. Иди, поиграй с ней, пока не поздно.

Сначала Света и Никита молча поразглядывали друг друга во дворе. У Светы крошечные, будто только что вылупившиеся на свет, чёрные выпуклые глаза. И острый влажный нос.

– А мне лыжи купили, – сказала просто так Света.

– …А наш папа двустволку себе купит, когда рак на горе свистнет, – похвастался Никита.

– А у нас – мама хромая! – закричала на него Света. – Она около колонки вчера на два ведра упала!!.

– А у меня – папа – теперь ма-ши-нист!!! – переспорил её Никита ещё громче.

И тогда Света рассвирепела. Она поддёрнула штаны и ткнула Никиту в грудь кулаком. Закутанный Никита шлёпнулся на снег и заорал, а Света убежала, подпрыгивая, довольная собой.

Дома папа сразу же поругал Никиту:

– Сейчас же как следует надавай тому, кто тебя обидел!

И слушать ничего не захотел. Взял Никиту за плечи и выпроводил за порог. И сказал вслед:

– Позор какой! Ревёт!.. Здоровенный парень! Никогда, никому не позволяй себя обижать. Хватай, что подвернётся под руку, и – бей! Бей изо всей силы. Или из тебя сделают тряпку.

Никита ещё немного поревел во дворе. Потом подобрал половинку кирпича и поплёлся за ворота. На улице он стал соображать, где искать Свету. Но тут из-за угла вышла мама, в полушубке и с полными вёдрами на коромысле.

– Ты чего озираешься? – сразу насторожилась она.

– Вот. Свету иду бить, – вздохнул Никита. – Папа велел.

– Да вы что, мужики? Совсем угорели? – Вета-мама, расплёскивая воду, пригнулась и отняла у Никиты половинку кирпича. – Марш домой!

– …Девочек бьют только очень низкие люди, – сказала Вета-мама, ставя Никитины валенки на край печи. – Запомни: самые мерзкие и самые низкие.

Никита ещё раз подумал – и прошёлся по комнате, заложив руки за спину.

– Один раз побью! – без особой охоты решил он, поглядывая на отца. – Потом буду высокий всегда.

– Один раз в жизни ничего не случается, – толковала мама, краснела и сильно волновалась. – Если это случится один раз, случится и в другой. И в третий – тоже. Любую границу человек переступает лишь однажды. А после этого она уже перестаёт существовать.

– Не понимаю! Ты кого всё-таки растишь? – устало раздражился папа. – Альтруиста?!. Для альтруистов ещё время не приспело. И не приспеет никогда…