Спящие красавицы

Элейн ушла, мягко затворив дверь. И какие усилия потребовались, чтобы не опуститься до уровня ребенка и не захлопнуть ее! Даже теперь, стоя в пропахшей машинным маслом пристройке к магазину мистера Пателя, она бы не призналась себе, сколь близко подошла к тому, чтобы накричать на дочь. Причина была не в резком тоне Наны, так не похожем на ее обычно мягкий, застенчивый голос, и даже не в физическом сходстве с Фрэнком, которого она обычно не замечала. Просто Нана говорила как он, высказывая неразумные и невыполнимые желания. Словно Фрэнк Джиэри каким-то образом перескочил пропасть, отделявшую жестокий старый мир от этого нового, и вселился в ее ребенка.

На следующий день Нана казалась прежней, но Элейн не могла отогнать от себя мысли о плаче, услышанном через дверь, о том, как Нана отбросила ее руку, когда она хотела утешить дочь, об отвратительном крике, вырвавшемся из детского ротика: Мне нужен мой папуля! Но ведь этим дело не ограничивалось. Она ходила за ручку с этим мерзким маленьким Билли Бисоном, который жил дальше по улице. Ей недоставало маленького бойфренда, который наверняка желал затащить ее в кусты, чтобы поиграть в доктора. И не составляло труда представить себе Нану и этого скабрезного Билли в шестнадцать лет, на заднем сиденье «клаб-кэба» его отца. Билли целует ее взасос и примеряет на должность первой кухарки и бутылкомойки в своем говняном маленьком замке. Хватит рисовать картинки, Нана, вали на кухню и греми кастрюлями и сковородами. Складывай мою одежду. Совокупляйся со мной, а потом я рыгну, перекачусь на бок и засну.

Элейн принесла с собой динамофонарь, которым осветила теперь пристройку, куда никто не заглядывал. Горючего для автомобилей Дулинга не было, поэтому никого не интересовали ремни вентилятора или свечи зажигания. А вот то, что ей требовалось, вполне могло здесь быть. Многое из этого хранилось в мастерской ее отца, где тоже пахло маслом, и этот запах вызвал удивительно яркие воспоминания о девочке с косичками, которой она была (но без ностальгии, будьте уверены). Девочка передавала отцу детали и инструменты, когда он об этом просил, лучилась от глупого счастья, когда он ее хвалил, сжималась в комок, если ругал за медлительность или ошибку. Потому что ей хотелось радовать его. Он был ее папулей, большим и сильным, и она хотела радовать его во всем.

Этот мир был гораздо лучше прежнего, в котором правили мужчины. Здесь никто не кричал на нее, никто не кричал на Нану. Никто не относился к ним как к гражданам второго сорта. В этом мире маленькая девочка могла идти домой одна, даже в темноте, и чувствовать себя в безопасности. В этом мире талант маленькой девочки мог расти одновременно с бедрами и грудью. Никто не загубил бы его в зародыше. Нана этого не понимала, и не только она. Достаточно послушать болтовню на этих глупых Собраниях.

Я думаю, это выход, сказала Лайла, когда женщины стояли в высокой траве, глядя на странное дерево. И, Господи, а вдруг она права?

Элейн заходила все глубже в пристройку с автомобильными запчастями, направив луч фонаря в пол, потому что пол был бетонный, а бетон сохранял холод. И там, в дальнем углу, она нашла то, что искала: три канистры по пять галлонов каждая, с крепко закрученными крышками. Металлические, немаркированные, одна с широкой красной резинкой, две – с широкой синей. Ее отец точно так же маркировал свои канистры с керосином.

Я думаю, это выход. Тоннель в наш мир. Если мы захотим вернуться.

Разумеется, некоторые захотят. Женщины, которые ходят на Собрания и не могут понять, какое на них свалилось счастье. Как здесь хорошо. Как здесь безопасно. Многие поколения рабства превратили этих женщин в служанок, и они радостно рванут обратно к своим цепям. Как ни парадоксально, те, кто сидел в тюрьме, вероятно, первыми захотят вернуться в старый мир, вновь оказаться в тюряге, из которой освободились. Очень многие из этих инфантильных созданий не могут или не желают понять, что практически всегда за их арестом стоял мужчина, оставшийся на свободе. Тот самый мужчина, ради которого они сломали свою жизнь. За годы работы волонтером Элейн миллион раз это видела и слышала. «У него доброе сердце». «Он этого не хотел». «Он обещает измениться». Черт, да она сама на это клюнула. В разгар бесконечного дня и ночи, перед тем как заснуть и оказаться здесь, она почти позволила себе поверить, что, несмотря на все пережитое ею с Фрэнком, он все-таки выполнит ее просьбу, сможет контролировать свою вспыльчивость. Разумеется, зря.