– Да, но он умер молодым. Возможно, твое мнение изменилось бы, проживи он дольше. – Ужасные слова, но Лайла не раскаивалась. Она вспомнила старую поговорку амишей: «ПОЦЕЛУИ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ, СТРЯПНЯ – НИКОГДА». Ее можно было применить ко многим понятиям, когда дело касалось женитьбы. К честности. Уважению. Доброте, в конце концов.
Коутс и не думала обижаться.
– Клинт оказался таким плохим мужем?
– Получше, чем Фриц Мишем.
– Нижняя планка, – покачала головой Джейнис. – Не важно. Я буду просто сидеть здесь и наслаждаться славными воспоминаниями о моем муже, которому хватило чувства такта сыграть в ящик прежде, чем стать говном.
Лайла откинула голову назад.
– Пожалуй, я это заслужила. – День выдался солнечным, но на севере собирались серые тучи.
– Так что? Он
– Нет. Клинт был хорошим мужем. И хорошим отцом. Тянул свою лямку. Он меня любил. Я никогда в этом не сомневалась. Но он многого не рассказывал о себе. Я не должна была выяснять это способами, за которые мне теперь стыдно. Клинт говорил об открытости и поддержке, говорил до посинения, но стоило копнуть чуть глубже – а там непробиваемый ковбой Мальборо. Я думаю, это хуже лжи. Ложь – свидетельство хоть какого-то уважения. Я уверена, у него в прошлом было много такого, для чего он считал меня слишком хрупкой. Но я бы предпочла ложь снисхождению.
– Что ты имеешь в виду под «много такого»?..
– У него было тяжелое детство. Думаю, ему пришлось драться за место под солнцем, в прямом смысле. Я обращала внимание, как он поглаживает костяшки пальцев, когда глубоко задумывается или расстроен. Но он об этом не говорит. Я спрашивала, а он сразу превращался в ковбоя Мальборо. – Она посмотрела на Коутс и увидела на ее лице подобие тревоги. – Ты ведь знаешь, о чем я? Ты провела с ним немало времени.
– Полагаю, что да. У Клинта есть… другая сторона. Более жесткая. Более злая. Но до самого последнего времени мне не приходилось сталкиваться с ней.
– Меня это бесит. И знаешь, что еще хуже? Я чувствую… разочарование.
Джейнис палочкой счищала комки грязи с лица статуи.
– Понимаю, почему это может вызвать разочарование.
Гольфкары тронулись с места, таща за собой накрытые брезентом маленькие прицепы с припасами. Скрылись из виду, появились на пару минут там, где дорога поднималась на холм, и исчезли вновь.
Лайла и Джейнис переключились на другие темы: грядущий ремонт домов на Смит-стрит; двух прекрасных лошадей, которых отловили и обучали – а может, учили заново – возить людей; чудо, которое, по словам Магды Дубчек и двух бывших заключенных, вот-вот могло стать явью. Если у них будет больше электричества, больше солнечных панелей, то они смогут восстановить водоснабжение. Водопровод в доме, американская мечта.
Когда они выговорились, сгустились сумерки, и больше они ни разу не упомянули Клинта, Джареда, Арчи, мужа Кэнди Мишем, Иисуса Христа или любого другого мужчину.
Об Иви они не говорили, но Лайла не забыла ее. Не забыла наводящее на размышления время появления Иви Блэк в Дулинге, и ее странную осведомленность, и паутинные следы в лесу рядом с трейлером Трумана Мейвезера. Не забыла и то место, куда привели ее эти следы, Удивительное Дерево, уходящее в небо, с множеством корней и переплетенными стволами. Помнила Лайла и животных, появившихся из-за Дерева: белого тигра, змею и павлина.
Перед ее мысленным взором часто возникали спиралевидные корни Дерева, напоминавшие шнурки гигантских кроссовок, переплетавшиеся друг с другом. Это Дерево было таким совершенным, таким величественным, таким правильным.
Вышла ли Иви из Дерева? Или Дерево вышло из Иви? А женщины Нашего Места – кем они были, сновидицами или сном?
Ледяной дождь поливал Наше Место сорок восемь часов, ломал ветви деревьев, холодными потоками вливался в дыры на крышах, заполнял улицы и тротуары мутными лужами. Лайла, вытянувшись в своей палатке, иногда отрывалась от книги, которую читала, чтобы пнуть стены и стряхнуть с винила ледяную корку. Звук был такой, словно билось стекло.
Она переключилась с бумажных книг на электронные, не подозревая, что привычный мир рухнет и об электронных книгах, как и о многом другом, придется забыть. Но книги в ее доме оставались, и некоторые даже не покрылись плесенью. Дочитав книгу, она вылезла из палатки и по лужайке поспешила к своему полуразвалившемуся дому. Лайла не могла представить себе жизнь в нем – он пропитался воспоминаниями о сыне и муже, – но и не могла заставить себя переехать.
В луче динамофонаря блестели полосы стекавшей по стенам воды. Звуки дождя напоминали ворчание океана. С полки в глубине гостиной Лайла взяла сырой на ощупь детективный роман и двинулась в обратный путь. Луч фонаря упал на странный желтоватый листок, который лежал на сгнившем табурете у кухонной стойки. Лайла подняла его. Это была записка от Антона: информация о древесном хирурге, который мог заняться вязами во дворе.