Спасатель

Между тем в битве произошли изменения. Городецкие ворота неожиданно распахнулись, и из них выбежали два десятка одоспешенных воинов, за которыми спешили ополченцы с копьями. Малая горстка людей, которых полтысячи Очирбата смахнули бы, как изголодавшаяся лошадь проглатывает клок прошлогодней травы, теперь оказалась тонким кинжалом, протыкающим кольчугу на спине бохатура. Сметя последних татарских командиров, пытающихся созвать своих воинов, городецкая ватажка окончательно преломила ход сражения, лишив остатки агарян воли к сопротивлению. Теперь им осталось только выбрать – бежать или сдаваться. Везунчики, коим посчастливилось оказаться верхом, все как один предпочли попытать счастье в бегстве. Некоторые ускакали живыми, но большинство упали, утыканные стрелами, или слетели с коня, остановленного копьем дружинника. Еще хуже пришлось тем татарам, что против своей воли превратились в пехотинцев. Уже не осталось начальников, могущих собрать их вместе, и сражались они поврозь. Все чаще агаряне бросали оружие, моля о пощаде, рассчитывая на то, что в этом, еще не разоренном княжестве урусуты пока не столь сильно ожесточились против захватчиков и даруют им жизнь. Сдающихся татар, помня строгий наказ главного воеводы, действительно миловали и, глядя на столь гуманное отношение к пленным, другие моавитяне тоже прекращали сопротивление. Стычки за рекой закончились еще раньше, и вскоре битва стихла окончательно.

К этому времени подожженные бревна осадных снастей разгорелись вовсю, освещая окрестности Городца. Пылали и некоторые строения, в которых укрылись упрямые татары, еще не понявшие, что бой уже проигран. Когда от яркого пламени посветлело настолько, что можно стало различать цвета, снег вокруг крепости отливал темно-бурым. И не от багряного солнца, до восхода которого еще далеко, а от человеческой крови. В основном агарянской.

Проня собрался обойти поле битвы, но его схватили и усадили на павшую лошадь, крепко держа за руки. Василий сопротивлялся, пока ему не растолковали, что у него в ноге торчит стрела. Когда только успела, мельком удивился воевода, он даже комариного укуса и то не почувствовал. Терпеливо подождал, пока разрежут штанину, наложат пережеванный лист прошлогоднего подорожника и замотают полоской холстины.

Дружинники уже собрали своих раненых и добили беспамятных неприятелей. Сражавшихся врагов уже практически не осталось. Лишь дикие крики сгоравших заживо татар, решивших забаррикадироваться в прочных амбарах, свидетельствовали о том, что последние очаги сопротивления еще не пали. Интересно, что думают они, не раз слышавшие крики умирающих жертв, и теперь сами попробовавшие ту же стезю? Вон, визжат от ужаса, недовольные тем, что не они убивают, а их лишают жизни, да еще таким неблагородным способом. Но черт с ними, с агарянами. Что хотели сотворить с другими, то и получили сами в полной мере. Главное, что город отбит, татарская дружина частично вырезана, частично рассеяна по лесам, а потери небольшие. С рассветом надо взять в Городце собак и начать отлавливать утекших. Нечего им по нашим лесам шастать.

– Василий Митрич, – подошел городецкий боярин, казалось, еще не пришедший в себя после нежданного спасения. – Что с полоном делать будем?

Пленных действительно набралось гораздо больше, чем рассчитывали. Сотни полторы агарян, связанных их собственными арканами и уздечками, скучились у подножия вала, ожидая своей участи. Посечь бы их всех, но не велено. Недовольно нахмурившись, Проня твердо повторил приказ наместника:

– Медлило сказал, бросивших оружие не трогать. Погоним всех лиходеев к Козельску.

* * *