Спас на крови

Но откуда… откуда кто-то мог знать, что он, Семен Головко, пожелает самолично осмотреть то место, где был совершен запланированный наезд на Мансуровых? Теперь он уже не сомневался в том, что тот наезд был тщательно продуманным и столь же хорошо подготовленным убийством экспертов по русской живописи Мансуровых. А то, что Ольга Викентьевна осталась жива — совершенная случайность.

И еще один факт не мог не волновать Головко.

Насколько близко находится к нему тот человек, который заказал Мансуровых, и каковы будут его дальнейшие действия?

Однако выдавать себя было по меньшей мере глупо, надо было дать понять «хвосту», что он ни о чем не догадывается, и Семен мягко съехал на прибитую подмосковной пылью дорогу, которая вела к дачному кооперативу.

Он уже подъезжал к тому месту, где был совершен боковой таран, и, все еще размышляя о том, «кому не спится в ночь глухую», невольно вздрогнул от ожившего мобильника.

— Семен? — послышался явно взволнованный голос Златы. — У тебя есть две минуты?

— Да, конечно. Удалось поговорить с мамой?

— Поэтому и звоню. Я, конечно, не знаю, что ты имел в виду, когда говорил о «нанесении весьма, существенного вреда», но… В общем, так. В ноябре прошлого года должна была состояться международная конференция по проблемам экспертизы того новодела и фальшака, от которого уже начинают стонать не только владельцы частных коллекций, но и мировые музеи, и содокладчиком на этой конференции должна была выступить моя мама. Все это требовало тщательной проработки нескольких картин русских художников девятнадцатого — начала двадцатого веков, и они, мама и отец, буквально каждое утро выезжали еще затемно с дачи, чтобы вечером вернуться обратно. Ну, а обо всем остальном ты знаешь.

Злата замолчала было, однако не выдержала, спросила:

— Это… насчет конференции и выступления мамы… что, настолько все серьезно и взаимосвязано?

— Да как тебе сказать… пока еще рано делать выводы, но если мне не изменяет интуиция… Короче говоря, будем копать. Да, вот что еще! — спохватился Семен. — 0 нашем с тобой разговоре насчет этого наезда ты никому, случаем, не рассказывала?

— Да вроде бы нет, — не очень-то уверенно произнесла Злата. — Конечно, на работе уже давно расспрашивают, как идет следствие, но чтобы рассказывать кому-то…

Она вновь замолчала, видимо стараясь припомнить, кому и что говорила, как вдруг ее осенило:

— Слушай, а у тебя что… какие-то проблемы?

— Боже упаси! — успокоил ее Семен. — Это я так, для очистки совести.

— Поверю, — вздохнула Злата. И тут же: — Ты позвонишь мне?

— Да, конечно. Как только что-то прояснится.

Молчание, и вдруг совершенно неожиданное для Семена:

— А если просто так? Без «прояснится»?

«Без прояснится…»

Семен почувствовал, как что-то екнуло под ложечкой, и совершенно по-дурацки спросил:

— А ты… ты хотела бы?

— Господи! — вздохнула Злата. — И они ещё называют себя следователем.

Возвращаясь в Москву, Головко несколько раз перепроверялся сначала на Калужском шоссе, затем на Профсоюзной улице, однако хозяин серо-грязной «пятерки», видимо сделав свое дело, решил более не рисковать, дабы не засветиться, и это ещё раз подтвердило догадку, что кому-то надо было удостовериться в том, что следователь Головко решил копнуть уголовное дело по факту ДТП с Мансуровыми. И отслеживали его, судя по всему, от парковочной стоянки Следственного управления.

* * *

Телефонный звонок застал Воронцова за чашечкой вечернего чая, и когда он поднял трубку, то сразу же окунулся в одесскую ностальгию и практически непередаваемый сленг, который неподвластен коренному жителю Нью-Йорка.

— Надеюсь, я тебе все так же нужен, как и в тот день, когда ты задал мне задачку насчет твоего Рудольфа Даугеля?

— Ну, во-первых, он такой же мой, как и твой, — хмыкнул Воронцов, — а во-вторых…

Однако Натансон не дал ему закончить свою мысль.

— Бог мой, Ларик! И что ты будешь делать без Марка Натансона, когда я вдруг простужу ноги и меня схоронят на старом еврейском кладбище?

— Это что, в Нью-Йорке? — уточнил Воронцов.

— Нет, в моей старой затраханной Одессе, по которой тоскует каждая еврейская душа. И что ты будешь делать…

— Ты бы еще сказал, старый хрен, что я должен гордиться тем, что живу на одном отрезке времени с тобой.

— А что?! — воскликнул Натансон. — Я этого еще не слышал, но должен тебе признаться, что это весьма правильная мысль. — И повторил негромко, будто заучивая слова: — Гордиться тем, что живешь на одном отрезке времени со мной… Хорошо! Очень хорошо!

— Ладно, кончай треп, — не выдержал Воронцов. — Удалось что-нибудь узнать?

— Потому и звоню.

— И?..

Однако Натансон не очень-то поспешал с информацией по Даугелю, маринуя графа.

— Надеюсь, твоя тощая задница сидит на стуле?

— Нет, она сидит в своем любимом кресле.

— Тогда слушай сюда и держись за ручки своего кресла. Ты во внимании?

— Слушай, ты перейдешь когда-нибудь к делу?

— Так вот, твой Рудольф Даугель работал на художественную галерею «Джорджия» и был…

— То есть на Лазарева?!