Созвездие Близнецов

И кого только не было за столом: искусствоведы, психологи, йоги, поэты и один одноглазый философ. Были дамы: по классификации Александра Антоновича, красивые, ученые и comme il faut. Некоторые дамы могли себя назвать и называли. Были дама-философ, и дама-психолог, и дама-искусствовед. Были и другие дамы, которые, кроме как дамами, никем называться не могли, но и те обладали несомненными достоинствами, например, эрудицией или каким-нибудь мнением, всегда справедливым. Был метафизик, был приезжий композитор из Харькова, был, наконец, и просто огромного роста детина, пришедший с поэтом. Был и сам поэт, курносенький, с мутными глазками мальчик. Да кого только не было за столом.

Но пока что не за столом, а поодаль и несколько слева сидело несколько человек, несколько человек бродило по комнате, трогая мебель и присматриваясь к столу.

Александр Антонович, стоя, лорнировал публику: бросил влево лорнет — часы, вправо — фонарик. Небольшая компания, с ними —  Pauline.

«Кто такие?»

Весь в волосах и бороде сидел Минкин, что-то с благосклонным видом зачитывал.

«Этот одноглазый... философ? Встречал его, кажется, у Нины в салоне».

Боган, проходя мимо Александра Антоновича, за локоть ухом задел, остановился у окна, ручки назад заложил.

Две девушки появились и во все глаза уставились на него.

— Посмотри на него, — сказала стриженая.

— А что? — шепотом спросила блондиночка.

— Подождем!

— А те кто?

— Минкин читает.

— А те?

— Маленький — мистик, в свитере — поэт, а который напротив — экзистенциалист.

Вслед за Суховым-Переростком впорхнули факультетские девицы. Ладненькая брюнеточка, имея блокнотик в руках, забежала вперед.

— Вы говорите, психологический автоматизм? Трехслойная структура, вы говорите? Вы сказали сексуальная символика? — заглядывала в ноздри. — Можно вам позвонить? Я психолог-фрейдистка.

Боган метнул ревнивый взгляд от окна.

«Погоди, — подумал Боган, — вот будет трактат — будет взрыв».

— Если толпа правило, — донеслось до него, — то гений — исключение. Но многократно повторяющееся исключение образует правило.

Уши Богана нервно встрепенулись.

«Что же это он делает? — подумал Боган. — Он ведь так все испортит... ведь еще не время...»

— Настало время сформулировать это правило, чтобы существа исключительные, собравшись вместе, смогли составить исключительное общество. Общество, в котором ничья индивидуальность не будет подавлена, где, напротив, от каждого будут требовать проявления индивидуальности...

— Гениально, Минкин! — восхищенно воскликнул экзистенциалист. — Гениально!

— Приступая к работе над созданием этого правила, я...

«Он все погубит, — подумал Боган, — весь эффект пропадет. Ведь это же надо под занавес!»

—  Mesdames et mesiaures! — вдруг выразил свою точку зрения Александр Антонович. — А не пора ли нам чествовать нашу мге-ге-ге-эм rein du bal? Да-с, не пора ли?

— В самом деле, — откликнулся Минкин, вставая и берясь за стул.

Встала и вся его компания и, грохоча стульями, двинулась к столу. Гости стали рассаживаться, поднимая неизбежный в таких случаях шум.

—  Pauline, — говорил Александр Антонович, —  Pauline, нам вовсе не обязательно сидеть вместе. В таких случаях даже неприлично — вместе. Мужу с женой — не принято вместе.

— Знаю я тебя, Шура, — злобно отрезала Pauline, — прилично или неприлично, а будешь сидеть со мной.

Александр Антонович пожал плечами, выражая снисходительную покорность, и сел.

Факультетские девицы, неуверенно оглядываясь, занимали места вокруг Сухова-Переростка, который уже сидел, держа бутылку, как винтовку.

Робкая блондиночка спросила стриженую подругу:

— А нам куда?

— Держись меня, — сказала стриженая и втиснула свой стул между экзистенциалистом и композитором.

— Сюда, — махнула она блондиночке, и они, обнявшись, уселись на одном стуле.

Огромный детина, пришедший с поэтом, оглядывался вокруг с уважением.

Тербенев шлепнулся на стул рядом с Боганом, обаятельно улыбнулся и сказал:

— Паша! Опять рядом. Как повезло!

Боган стрельнул в него ненавидящим взглядом.

— И чего ты дичишься, Паша? — дружелюбно спросил Тербенев. — Все один да один. Ты успокойся, объектишки, в общем-то, слабенькие, да и там все больше плагиат.

—  Ты в самом деле так думаешь? — с надеждой спросил Боган.

«Этот Тербенев все-таки имеет вкус, — благодарно подумал Боган, — в этом ему все-таки нельзя отказать».

Одноглазый философ накладывал на тарелку черную икру.

Александр Антонович внезапно вскочил.

— Куда? Куда? — закричал Александр Антонович и замахал руками на Сухова-Переростка.

Сухов-Переросток растерялся.

— Что ты, Шура? — растерялся Сухов-Переросток.

— Я вам, сударь, не Шура, и прошу вас, не направляйте бутылку в эту сторону: вы можете повредить памятник старины, — Александр Антонович указал на фонарик.

— А-а-а, — ответил Сухов-Переросток, — ага, — и отвернул бутылку.

— Этот Александр Антонович просто жлоб, — сказала стриженая девушка, — если бы лампочку разбили, было бы уже кое-что.

«А что?» — хотела спросить блондиночка, — но хлопнула пробка и на серебряное горлышко опустился тонкий дымок. Еще выстрел, еще.