Созвездие Близнецов

— Галлюцинации? — Коля тревожно посмотрел на Александра Антоновича: этот цилиндр, мелькнувший в окне…

— Ха-ха! Не бойтесь, я пошутил, и уж если найдется во всем Петербурге один трезвый и здравомыслящий человек, то он — ваш покорный слуга, и вы можете на него всегда и во всем положиться.

Александр Антонович энергично чихнул и утерся.

— Но что я вижу, — вскричал Александр Антонович, — баловень муз! Mes felicitation! О нет, я вижу, не праздно проводите вы в тихом уединении век свой. Изумительно, друг мой, что это?

— Это... «Времена года». — Коля расплылся, польщенный реакцией Александра Антоновича.

— О-о-о! — сказал Александр Антонович, — это серьезная тема. Очень серьезная тема, друг мой, и потом... Хм-хм... Это вполне традиционная тема.  А что? — сказал Александр Антонович, переводя взгляд с картины на Колю. — Что, Николай Николаевич, знаете? Есть нечто общее во всем вашем облике с достойным композитором нашим, — сказал Александр Антонович, хотя Коля вовсе и не был похож на Чайковского. — Знаете ли? — сказал Александр Антонович. — Знаете ли? И глаза у вас близкого тона... Да, этакий серый, с голубизной. Правда, вот бородка у вас потемнее, у Чайковского седое все это... Ну-ну! Умолкаю, умолкаю, голубчик, — отгородился Александр Антонович ладонью от смущенного автора, — но Чайковский, Чайковский!.. То есть нет, не Чайковский, а «Времена»... Да, славно, славно! Вот эта деталь, например, — Александр Антонович, наклонившись, понюхал домик на холсте. — Славненький домик. Гм. Петров­ское барокко. — Александр Антонович изобразил на лице такое удовольствие, как будто попробовал барокко на вкус. — Нет, ей-богу, прекрасно. А? Как вы думаете? Это следовало бы развить? Нет? Ну, вам виднее.

Александр Антонович присел на край кушетки, внутренне сокрушаясь, отчего это Николай Николаевич не хочет писать исключительно барочные домики, пусть даже и в современном аспекте, раз уж это ему так необходимо; зато он, Александр Антонович, испытывал бы такое... ну просто ни с чем несравнимое наслаждение, погружаясь в столь возлюбленный, столь близкий его, Александра Антоновича, сердцу, нетронутый временем Санкт-Петербург.

Между тем Коля сходил в кухню за чаем и вернулся. Появились на синей клеенке два граненых стакана, листок белой бумаги, на нем вчерашний батон, нарезанный тонко, сахарница и... всё. На деревяшечку был поставлен жестяной чайник, сверху чайник фарфоровый. Александр Антонович предложил:

— А? Как, предварим чаепитие, Николай Николаевич?

Извлек из внутреннего кармана плоскую стеклянную фляжечку. Налил из нее Николаю Николаевичу и себе чего-то желтенького.

Что? Гаванский ром. Слава богу, наша империя знаменитым напитком не оскудела.

Чокнулись, выпили. Александр Антонович прислушался, выдохнул и констатировал:

—  Delicieux!

Коля встал, отошел, присел возле печки, стал засовывать щепочки в яркий огонь.

— Да, Николай Николаевич! Я, собственно, к вам с поручением от одной... хм... une jeune fille.

Коля замер у печки.

«Неужели от Ляли поручение у Александра Антоновича?» — подумал Коля и сдавленным голосом спросил:

— А... от кого поручение?

— От Зинаиды Нарзан.

Коля сунул щепочку в печку, повернулся к Александру Антоновичу, недоуменно спросил:

— Нарзан? Кто это?

— Подруга Pauline, — сказал Александр Антонович, — но это детали. Дело в том, что в канун Рождества, то есть завтра, двадцать четвертого декабря, означенная Зинаида Нарзан воспразднует свой юбилей, то есть не вполне юбилей, а более день рождения. Двадцать два года, кажется, ей исполняется.

— Так... — сказал Коля.

— По этому случаю имеет быть бал.

— Так...

— Вы, разумеется, в числе приглашенных.

— Но, Александр Антонович, ведь я незнаком.

— Не беда: теперь и не принято. Просто спросила меня о вас, что вы и как, и я... Ну, уж можете не сомневаться во мне, я дал аттестацию самую, так сказать, гм... В результате mademoiselle решила, что вы можете занять место в обществе этих неконформных... э-э-э... молодых людей и дам.

— А кто там будет?

— Кто будет? Так, вы знаете многих. Боган, Минкин, Сухов-Переросток, ну и другие везде встречаемые лица. Поэты будут, философы, даже композитор, — Александр Антонович улыбнулся, вспомнив рассказ Евгения Сергеевича. — Минкин, кажется, собирается выступить с каким-то весьма революционным заявлением. Что-то как будто о творчестве, не то о творцах. Что-то, ах да! Отчего творец неконформен. И о том, чтобы всем быть неконформными. Что-то такое, что общество порабощает творца, принуждая его быть как все, а, насколько я понял, Минкин хочет, чтобы все были не как все.

— Ого! Это интересно, — сказал Коля.

— Не знаю. Мне не интересно, — сказал Александр Антонович. — Я, батенька, и так неконформен, впрочем, несколько в другую сторону.

— Нет. Интересно. А что это, психологическое исследование или?..

— Да, что-то такое: не то трактат, не то манифест.

— И как ваше мнение, это серьезно?

— Право, батенька, черт его знает. Я вчера, признаюсь, задремал на прочтении. Но суть нашей беседы не в этом. Моя миссия, как бы это? Вас пригласить и передать ответ. Так как? Вы поедете на этот бал?