Созерцатель

— Никто тебя не тронет, — сказала она, махнув рукой. — Как только узнают, что ты мой племянник, так за родного и примут.

— Вопрос в том, приму ли их я, — отрубил я решительно и отвернулся к окну.

Словом, всю дорогу я готовил себя и тетку к разного рода приключениям, которые просто обязаны свалиться на меня, и которых я отчаянно желал.

В Запорожье мне и раньше случалось бывать, но лишь денёк-другой, проездом, по касательной. Я не воспринимал город серьезно и привычно скользил по нему рассеянным взглядом туриста, не углубляясь в детали. Когда же мы с теткой из душного вагона, пропахшего несвежими носками и туалетом, вышли на привокзальную площадь, опоясанную душистыми цветочными клумбами, я увидел на крыше вокзала метровые буквы «Запорiжжя», в моей голове будто вихрь пронёсся, и с первых шагов я буквально врос в этот ранее чужой город.

Тогда стоял конец мая, здесь, на юго-востоке Украины, вовсю царствовало лето. Во всяком случае, народ одевался по-летнему, воздух сразу обнял меня жаром, я снял пиджак и остался в сырой мятой рубашке. Мы ехали на новеньком чешском трамвае с чистыми стеклами, за окнами мелькали пирамидальные тополя, каштаны и акации в цвету, яркие цветочные клумбы, кряжистые дома с витринами магазинов и кафе. А вот таинственные вывески: «Взуття», «Гудзики и шкарпетки» — интересно, что это такое?..

Я ждал, когда появится Днепр. Я чувствовал его близость, его могучее дыхание. Так, должно быть, охотник среди буйных зарослей тропической сельвы чувствует приближение невидимого могучего зверя. Наконец, мы сошли с трамвая и по бульвару, мимо утопающих в кипучей зелени домов, дошли до теткиного подъезда. Бросив свои вещи в комнате, отведенной мне, я сразу потребовал сводить меня на Днепр. Тетка вздохнула, не сумев противостоять бурной энергии познания, жалостно буркнула что-то несущественное про возможность покушать где-нибудь в кафе, и мы вышли во двор. Никого, кроме малышни, там не наблюдалось.

Нырнули в гулкую арку, разрезавшую дом до четвёртого этажа, навечно пропахшую жареным луком и тушеной капустой. Дальше по широкому проспекту вышли на площадь, пересекли её раскаленное солнцем асфальтовое покрытие, и вдруг из-за тополей и акаций сначала мелькнула синяя вода, а потом открылась величественная панорама. Справа бетонной грядой пересекала реку плотина Днепрогэса, слева — высились утёсы острова Хортица, где-то далеко в сизой дымке кудрявился зелеными холмами противоположный берег, а между всем этим — переливалась сверкающей синевой обширная акватория нижнего бьефа. Да, это меня обрадовало! Я подумал, что если и придется прозябать тут в одиночестве, стану бегать сюда, часами любоваться этой красотищей и, может быть, даже писать стихи. Я даже сочинил начало: «Стою на скальном отвесном утёсе, как апач на пироге; подо мною раненным зверем ревут Днепровские пороги». Конечно, надо будет подшлифовать, но начало положено.

Тетка тоже замолчала и стояла не шевелясь. Но потом все-таки очнулась и непреклонно повела меня в вареничную: кажется, для неё самым главным было, чтобы племянник не оказался голодным. Я подзабыл уже вкус вареников, выбрал в меню те, что с капустой и с вишней, и с таким удовольствием съел обе порции, что даже тетка восхитилась. Вернулись мы во двор, а там уже на лавках у нашего подъезда собрался народ.

Они вскочили с насиженных мест, окружили нас и засыпали вопросами: кто, откуда, надолго ли? И вот мне улыбаются мальчишки и девочки моего возраста, пожимают руки, приглашают в гости, утром на рыбалку, днем на прогулку по городу, вечером в кино. У меня стучит в висках и в груди от счастья — нет отчуждения, нет неприятия, наоборот: мне рады, со мной хотят дружить. В отличие от меня, запорожцы были загорелыми, общительными, говорили по-русски мелодично, их «г» больше напоминало «х», вместо «что» произносили «шо», вместо «ничего себе» — «тю», часто в их речи встречались украинизмы, вроде «позычить», «до хаты», «тикать», «злякався», но больше всего мне понравилось «та ты шо!» — нечто вроде нашего «вот это да!», но произносится слитно, с протяжкой и вытаращенными глазами: «Та-а-атышоо-о-о!..» Запорожцы и запорожанки искренно любили свой город, пытались сходу заразить приезжего этим сильным чувством и просто обязаны были и меня влюбить в это мощное разноликое многообразие. Но как же мне всё это нравилось! Словом, началась настоящая жизнь.

— О, брат, — воскликнул я, взглянув на благодарного слушателя, — а знаешь ли ты, что это такое — настоящая жизнь?

— Догадываюсь, — пробормотал Володя, пряча глаза.

— А вот, чтобы ты не догадывался, а знал точно, я тебе это сейчас объясню. Жить — это значит, принимать всё и всех открытым сердцем. В таком состоянии ты всех любишь, и все любят тебя.

— Неплохо сказано…