Созерцатель

Отец мой продолжал сидеть в лодке с бумагой в руке. Мне вспомнились два события: первое — Даша всё-таки родилась, значит, её деда не расстреляли; второе — отец рассказывал, что своё наградное оружие получил за операцию на Донбассе, показывал статью в газете «Правда» и очень этим гордился.

Я медленно взобрался на холм и обернулся. Отсюда было видно, как по-прежнему блестит золотистая река, в ней отражаются пурпурные облака. Сладко пахнет дымком, цветами, борщом и жареным луком. От кирпичного здания шахтоуправления по улицам поселка уже не шагают усталые люди в серых спецовках. Трудовой народ готовится ко сну. Раздаются звуки патефона, гармони и протяжное пение: «чому я нэ сокил, чому нэ литаю? Чому мэни, Боже, ты крылэць нэ дав, я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…» Эти смертельно усталые после работы, зачумленные красной пропагандой люди стремятся летать, как ангелы! И попробуй это антикоммунистическое мировоззрение вышиби из них. Не тут-то было…

Когда я вернулся в горницу, Володя все еще стоял перед иконами у догоравшей свечи.

— Что, брат, глюк пошёл? — грустно улыбнулся Володя, тщательно соблюдая аскетическое правило самосокрытия.

— Вроде того, — промямлил я, не лишая и себя привычной афонитской конспирации. — Хорошие люди, — сказал я рассеянно, возвращаясь по оси «Т» обратно, в исходную точку путешествия. — Твои предки, Володя, очень хорошие люди. Они жили на земле, работали под землёй, а жили небесным. Ради нас, чтобы нам передать сложенные крылья, чтобы мы с тобой взмахнули ими, отряхнули пыль и взлетели, понимаешь?

И тут я увидел то, на что не обратил внимания раньше: в углу на стене над кроватью висели плакаты с видами Киева, Запорожья и Донецка. Я подошел к фотографии ДнепроГЭСа и сказал:

— Надо же, как тут красиво стало! Новые мосты, эстакады, иллюминация…

— А ты бывал в Запорожье?

— Да, — сказал я, уносясь в страну воспоминаний. — И знаешь, пожалуй, именно там прошли самые счастливые месяцы моей юности.

— Расскажи.

— Это надолго.

— Ничего. Нам с тобой торопиться некуда.

— С удовольствием, — сказал я и начал свой рассказ.

Настоящая жизнь

Отец считал себя «личностью с тонкой душевной организацией», поэтому на всех вокруг смотрел свысока, в том числе и на нас с мамой. Случались у них мучительно долгие кризисы. Отец тогда почти каждый вечер приходил навеселе, а мать, уложив его спать, приходила ко мне и спрашивала, с кем я останусь, если они разойдутся. Меня это сильно раздражало, поэтому я отворачивался к стене и бурчал: «Ни с кем. Уйду из дому. Один. А вы сами разбирайтесь, без меня!»

Несколько раз отец уходил от нас, на неделю-другую, а иной раз и на месяц. Странно, мне его уходы даже нравились. Я переставал жить в тягостном ожидании вечера, когда он являлся на пороге какой-то липкий, насмешливо-злобный — в таком состоянии он мог треснуть меня по голове, оскорбить («я в твои годы уже деньги зарабатывал, а ты всё в дурачках бегаешь») или, например, достать из сейфа пистолет и приставить его к виску, угрожая самоубийством. Эти обострения чаще всего начинались весной, а иногда и осенью. Однажды мать в состоянии крайнего уныния позвонила сестре в Запорожье и попросила увезти меня к себе, подальше от неприятностей, тем более, что мне исполнилось 14 лет, начался переходный возраст, когда психика неустойчива.

Приехала тетя Галя — шумная, горластая — с порога обругала отца и выгнала из дому на время своего там присутствия. Вихрем собрала мои вещи и, не дав маме опомниться и вдоволь поплакать, схватила меня за руку и потащила на вокзал, да я и не упирался. Всю дорогу она обещала мне райскую жизнь на полном пансионе. Как только поезд тронулся, я прилип к окну и стал буквально впитывать всё, что удалось там рассмотреть. Со мной такое и раньше случалось: в обычном состоянии мой взгляд рассеянно блуждал, мысли путались и мало что меня занимало; но стоило погрузиться в тревогу, как я замечал, что любая мелочь вдруг начинала меня сильно интересовать, отпечатываясь в памяти навсегда.

Тетушка за спиной что-то уютно бурчала, а я весь был снаружи — среди полей и лесов, на улицах незнакомых городов и деревень, плыл по реке и летал по небу; каждая птичка, кошка или собака, ребенок и взрослый — весь этот огромный мир становился родным. Почему? Может потому, что появлялась возможность побывать там, где не мог и мечтать в своей скучной, обыденной жизни. Когда в жилах кипит кровь, прошлое отходит в сторону, тает, обесценивается, зато в будущем волшебные события кажутся как никогда реальными. Ты их не опасаешься, как раньше сидя в комнате за учебником, в малодушной самозащите собственного микромира — нет, распахиваются твои горизонты, распахивается навстречу новому душа, и ты бесстрашно жаждешь подвигов!

— Тетя Галя, — сказал я неожиданно, — ты понимаешь, что мне придется драться?

— Это еще зачем? — отпрянула она в испуге.

— Ну как, — продолжил я, глядя в её загорелую морщинистую переносицу, — в новой компании нужно будет заставить себя уважать.