Созерцатель

…Мимо проехал с шипением черный паровоз, на горизонте в голубоватой дымке высятся циклопические терриконы, между железной дорогой и горизонтом, в широкой долине, простирается поселок из белёных домов под серыми крышами в пышных зарослях зеленых кустов, плакучих ив, пирамидальных тополей, груш, шелковиц, абрикос, вишни… За холмом блестит река, в ней отражаются облака. Сладко пахнет дымком, цветами, борщом и жареным луком. От кирпичного здания шахтоуправления по улицам поселка шагают усталые люди в серых спецовках. Чуть позже, раздаются звуки патефона, а потом гармони и протяжное пение: «чому я нэ сокил, чому нэ литаю? Чому мэни, Боже, ты крылэць нэ дав, я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…» Вот, значит, как… И эти смертельно усталые после работы, зачумленные красной пропагандой люди хотят летать, как ангелы! И попробуй это антикоммунистическое мировоззрение вышиби из них. Не тут-то было.

Кожей шеи и лица я чувствовал тихое веяние теплого ветра. От реки поднялся туман и окутал меня, словно одеялом. Внутрь моего уютного кокона вошли двое мужчин, один прошагал дальше в глубокой задумчивости, другой остановился и встал передо мной, как вкопанный. Мы смотрели друг на друга в упор, пытаясь узнать, кто есть кто.

— Что смотришь, как на врага народа? — спросил мужчина до боли знакомым голосом. Тут во мне что-то вспыхнуло, и я понял, что стою перед собственным отцом.

— Михаил Иванович, ты почему здесь, а не в Москве? — спросил я чужим от волнения голосом.

— Я с выездной следственной бригадой, — отчеканил тот. — Расследуем дело о диверсии.

— Какой-нибудь честный человек правду сказал о рабских условиях работы?

— А ты откуда знаешь? — резко спросил он. — Ты кто?

— А это знать тебе пока не следует, — протянул я по-чекистски сурово, не понимая откуда во мне взялись нотки профессионального садиста. — Пройдемся немного. Погутарить нужно.

Я вразвалочку зашагал в сторону реки, отец послушно плёлся рядом. В кармане широких брюк, где лежала моя рука, я вдруг обнаружил нечто шуршащее, извлек это на свет и задумчиво изучил. Это было командировочное удостоверение полковника НКВД с незнакомыми фамилией, именем, отчеством. Хлопнул по внутреннему карману пиджака, сунул туда руку — точно, есть! Паспорт на то же имя, но уже с моим фото. Вот это легенду мне разработали! С такой бронёй мне тут можно делать что угодно.

— Фамилия главного подозреваемого? — спросил я скрипучим голосом.

— Токарев, — нехотя откликнулся допрашиваемый.

Меня слегка передернуло: это была девичья фамилия моей жены Даши.

— Что есть на него? — спросил я, начиная понимать для чего я тут оказался.

— Заявления трех партийцев, ударников труда.

— Настучали, значит, дятлы, — сделал я вслух вполне логическое заключение. — И что им нужно? Квартиру Токарева? Его должность? Или он им воровать не даёт?

— Что вы себе позволяете? — возмутился отец. — Мы тут на страже социалистической законности.

— Похвально, — кивнул я. — Так всё-таки, какова причина доноса? Насколько мне известно, товарищ Токарев абсолютно честный работник, принципиальный партиец, активный общественник, хороший семьянин.

— Тройка… — осекся отец. — Эти трое заявителей вменяют ему антисоветскую пропаганду, воровство и разложение дисциплины на вверенном ему участке.

— Коллектив опрашивали? Ворованное нашли? Кого конкретно он «разложил», и какие это имело последствия?

— Слушай ты… — угрожающе насупился отец. — Кто ты такой, в конце концов? Что за?..

Я сунул свое удостоверение ему под нос, он сразу осёкся и закашлялся — астма на нервной почве, со мной такое тоже иногда случается.

— Простите, — едва слышно произнес он. — Не знал.

— Присядем.

Мы дошли до реки. В этом месте имелась запруда со спокойной водой, у берега покачивались лодки-плоскодонки с просмолёнными бортами. В одну из них мы вошли и пристроились на носу. Я открыл невесть откуда взявшийся портфель и обнаружил внутри сверток. Достал, развернул и выставил на носовое сиденье коньяк «Самтрест», «Боржоми», пару стальных стаканчиков; выложил кирпичик бородинского хлеба, банку крабов и черной икры, открыл офицерский складной нож с тремя лезвиями, вилкой и ложкой и проворчал:

— Займись. Надо кое-что обсудить.

— Слушаюсь, — прошипел он и взялся за нож.

Молча, почти молча, мы осушили бутылки, сжевали по паре бутербродов. Я знал, что отец быстро пьянел, ему вообще выпивать врачи запретили. Но мне необходим был разговор начистоту. Мне нужно спасти родича жены, да и вообще хорошего человека. Да и отцу кое-что объяснить не мешало бы.

— Где же я вас видел? — спросил отец, потирая переносицу. Я тоже так делал в задумчивости.

— Может быть, на верхних этажах Лубянки, или Смоленки, — нагнал я туману. Еще не время говорить всю правду. От такой правды у него может и психика не выдержать.

— Значит, у Токарева обнаружился высокий покровитель? Будете дело закрывать?