Созерцатель

Следующие дни новые друзья буквально разрывали меня на части. Казалось, я перезнакомился с населением половины города. Меня водили из одного двора в другой, из одной окраины города в другую, из шестого поселка в восьмой. Родители моих новых друзей чуть не насильно засаживали меня за стол и кормили, кормили… Да так вкусно! Я успел посетить центральный пляж имени Жданова и даже искупаться в маске и ластах, взятых на прокат. Пешком прошёлся по Днепрогэсу, рассматривая слева по ходу с высоты пятидесяти метров огромных сомов, резвящихся далеко внизу, а справа — совсем близко, только руку протяни — стояла зеленая вода, тихая как на болоте. Вот задвигался козловый кран, поднял задвижку, и по одному из лотков водосброса полился бурный поток, сотрясая плотину и поднимая над водой облако водяной пыли, в которой заиграла радуга.

На пляже правого берега удивился толчее народа и цвету воды, которая тут «зацветает», по этой зеленой воде носились скутера на огромной скорости и дико выли мощными моторами без глушителей. Был так же на стадионе «Металлург» на концерте, где пела София Ротару, Лев Лещенко, а в перерывах на «Антилопе-гну» ездили по кругу Остап Бендер со товарищи, из глаз которых сыпались искры. Побывал в цирке и в кино, в пятиэтажном универмаге «Украина» и на двух рынках, в парке «Дубовый гай» и в речном порту. Видел огромные заводы «Запорожсталь», «Днепроспецсталь», «Коксохим» и «Коммунар», выпускающий автомобили, комбайны и «кое-что еще».

Остров Хортицу я полюбил насмерть! От 800-летнего дуба, под сенью которого отдыхали Тарас Бульба, Тарас Шевченко, Нестор Махно, Александр Пушкин, Илья Репин — меня не могли оторвать с полчаса, я всё ощупывал корявую щелястую кожу дерева, прикладывал уши, пытаясь расслышать голоса тех людей, которые тут побывали, крики отчаянных запорожских казаков, ржание горячих коней, свист батогов, булатный звон клинков. Меня дурманили зной и душистые запахи степи, дарили неожиданную густую тень и прохладу дубовый гай и молодые сосновые лесопосадки. Я по привычке набросился на грибы, но меня строго предупредили, что собирать их нельзя: в этом месте во время войны шли ожесточенные бои за переправу, поэтому много захоронений, и можно отравиться трупным ядом.

Тетка водила меня на базар — так назывался местный рынок. Мне он показался огромным и богатым. И чего тут только не продавали! Голова кружилась от густых ароматов, которые носились в воздухе и требовали обратить внимание, попробовать, купить. Пока мы обходили торговые ряды, я съел кулёк малины, стакан семечек, кусок брынзы, ножку копченой курицы, малосольный огурец, грушу «лесная красавица», жмэню абрикосов «колеровка», пожарной окраски рака и кружок чесночной колбасы. Самые роскошные прилавки здесь отдали, конечно, салу: белому, мраморному, с мясными прожилками, слоистому бекону, розовой буженине, копчёному окороку, перчёному шпигу…

— А это что такое? — спрашивал я, скривившись, указывая пальцем на нечто желто-зеленое, полупрозрачное, с неприятным запахом, явно залежалое и подпорченное. — Зачем оно тут лежит почти у каждого?..

— Это старое сало для настоящего украинского борща, — поясняла тетя Галя, уважительно выбирая кусок пожелтей и пострашней. — Вот растолку я его с чесноком и в борщ заправлю.

— Да не буду есть я эту гадость! — возмущался я.

— Еще как будешь! — говорила тетка с таинственной улыбкой доморощенного мудреца. — От такого борща за уши не оттащишь. Этой-то заправкой со старым салом и отличается настоящий борщ от щей, подкрашенных свеклой.

И на самом деле, когда за обедом тетка поставила передо мной глубокую тарелку с «двойной» порцией борща, я, конечно, подозрительно принюхался, осторожно лизнул из ложки ярко-красную жидкость… — и с такой жадностью набросился на главное украинское блюдо, что не успел заметить, как съел всю порцию, да еще и за добавкой тарелку протянул, на радость хозяйке.

— Мой покойный муж, Федор Васильевич, царствие ему небесное, — сказала тетка, — тот по ночам, бывало, просыпался, чтобы свою бадейку борща «зъисты». А бадеечка у него знатная была, литра на полтора… Да, уважал покойник борщ, сильно уважал! А еще синенькие в любом виде.

— Приготовишь, тёть Галь? — тянул я, предвкушая еще нечто грандиозное.

— Синенькие-то? — Гладила она меня по вихрам большой крестьянской ладонью. — А как же! Это баклажаны так здесь называют. Тебе чего хочется: икру, сотэ, печеные с сыром, рулеты с морковкой, рагу с мясом, тушеные с картошкой, соленые…

— Тетя, тетя, — умоляюще остановил я оглашение списка, — ты сама выбери. Ладно? Ну, скажем, что дядя Федя покойный любил.

— Тогда сотэ, икру и рагу со свининой… — Потом тетя Галя глубоко вздохнула. — А я больше всего по нашим русским грибам скучаю. Как сестричка моя ненаглядная, мама твоя, посылочку с четырьмя баночками маринованных белых пришлёт, так ничего больше и не надо.