Созерцатель

Никто не утруждается там, никто не алчет, потому что никто не грешит. Никто не чувствует там раскаяния, потому что нет там кающихся. Подвизавшиеся на поприще не выходят там на подвиг, и пребывают в покое. Нет там старости, потому что нет и смерти; нет там предаваемых погребению, потому что нет и рождающихся.

Нет у них печали, потому что свободны от всяких страданий; нет у них опасения, потому что далеки от всяких сетей. Нет там противника, потому что брань кончена. Непрестанно себя и друг друга именуют блаженными, потому что прекратились их брани, венцы получены и в кущах их покой.

Взирал я на эту страну и сидел, оплакивая себя и подобных мне. Миновались дни мои, протекли, как единый день; они утратились и исчезли; а я и не замечал. Объяло душу мою раскаяние, потому что утратил я и венец, и имя, и славу, и ризу, и светлый брачный чертог, и трапезу царствия. Блажен, кто сподобился их!»

— Скажи, Диана, у тебя не создаётся впечатление, что тебе всё это уже знакомо?

— Пожалуй, да, — сказала она, наморщив лоб, будто что-то вспоминая. — Как будто в кино видела.

— Но это не кино. Это книга «О рае» преподобного Ефрема Сирина, который жил в четвертом веке. Святые от Бога получают откровения, то есть непосредственные знания о том, что их интересует. А, судя по красочным поэтическим описаниям, очень даже возможно, что Ефрема душой возносили в рай, как, скажем, апостола Павла.

— Дядя Андрей, — сказала Диана, — но мне-то что до этого? Ты же сам знаешь, какая я плохая девочка. Мне туда пути нет.

— Здрасьте! — возмутился я. — Только что читал ей, что вход туда открыт любому покаявшемуся грешнику. Так что, милая барышня, покайся и войди в сообщество будущих жителей рая.

— Да? — прошептала она после долгой паузы. — Ты думаешь, у меня получится?

— Не думаю, а абсолютно уверен. Если хочешь, я помогу тебе и за ручку отведу в храм. И постою рядом, чтобы страшно не было. Согласна?

— Конечно.

— Умница! — сказал я. — А это тебе в качестве аванса за будущие труды.

И я извлек из внутреннего кармана пухлый конверт с деньгами и протянул девушке.

— Это что? — затаив дыхание, спросила Диана.

— То самое, ради чего ты была готова стать моей рабыней. А я прошу тебя стать рабой Бога-Вседержителя, Который через меня послал тебе эту помощь. Это Бог тебя к Себе зовет, чтобы поделиться с тобой радостью, светом, блаженством, а после всех дел поселить в прекрасных райских садах.

Девочка потянула руку к конверту, но вдруг обмякла и заплакала, тихо, протяжно, со всхлипами и бабьим подвыванием.

— Я гадила тебе, как коза блудливая, хотела занести в свою коллекцию под номером три. Я хотела тебе семейную жизнь разрушить в отместку за твой отказ. А ты!.. Такие деньжищи мне… А ведь мог бы, как другие, себе оставить…

— Да не я это, — сказал я, едва сдерживаясь, чтобы самому не зареветь. — Это Господь. Только Он способен такое людям делать. А я лишь Ему подчиняюсь. Понимаешь?

— Не-а, — шмыгнула он покрасневшим носом. — Но я тебе верю. Давай, говори, что сделать, чтобы отблагодарить Бога и тебя. — Потом замотала головой и добавила: — Ничего не понимаю, но это так здорово! Это так… Это так классно!

Старик — уход

Старик заболел. Когда я вошел в его душную комнату, он лежал на высоких подушках и держал крестообразно сложенные руки на седой груди.

— Прошлая ночь была очень длинной, — прохрипел он и с трудом поднял набрякшие веки, полуоткрыв красные воспаленные глаза.

— Как вы себя чувствуете, Федор Семенович? — спросил я.

— Несравненно лучше, чем ночью. Не думал, Андрей, что за несколько ночных часов можно прожить столько жизней. Меня распинали на кресте и бросали к голодным львам, четвертовали и сажали на кол, топили в воде, жгли в огне, вешали и расстреливали.

— Как же вы такое выдержали?

— Только с Божией помощью. А так, по человеческим меркам, я бы умер уже во время первой же казни. Знаешь, что я подумал, когда всё это закончилось?

— Что?

— Нельзя просить у Господа мучений. Это от гордой переоценки своих возможностей. Мы должны просить только милости. Поэтому — наши непрестанные «помилуй». Понял?

— Пытаюсь…