Создатели искусственного гения. О бунтарях, которые наделили интеллектом Google, Facebook и весь мир

Сидя за компьютером в своей лаборатории⁸⁹ в комплексе Bell Labs в Холмделе, Лекун повторяет тот же фокус еще с несколькими числами. Последний случай особенно сложный, ведь каждая цифра как произведение искусства⁹⁰: четверка двойной ширины, шестерка с завитками, двойка составлена из прямых линий. Но машине удалось прочесть их все⁹¹ – и прочесть правильно. Хотя ей потребовались недели, чтобы научиться выполнять такую простую задачу, как прочтение цифр телефонного номера или почтового индекса, Лекун верил, что эта технология будет продолжать совершенствоваться, в том числе за счет создания новой разновидности компьютерных чипов, единственной задачей которых будет обучение нейронных сетей. Он видел в этом путь к таким машинам, которые смогут распознавать практически все, что запечатлено камерой: собак, кошек, автомобили, даже человеческие лица. Почти как Фрэнк Розенблатт сорока годами ранее, он также верил в то, что по мере продолжения этих исследований машины научатся слушать и говорить, и даже рассуждать, как человек. Но об этом не упоминали вслух. «Мы думали об этом, – признается он, – но почти не обсуждали». После того как столько лет ученые приписывали искусственному интеллекту то, чем он далеко не обладал, отношение к подобным заявлениям в научном сообществе изменилось. Теперь, если кто-то утверждал, что успешно движется к созданию ИИ, его просто не принимали всерьез. «Не стоит вслух говорить об этом, пока слова не подтверждены делом, – говорит Лекун. – Вот если ты создал систему и она работает, тогда ты можешь сказать: “Посмотрите, вот какие мы имеем результаты на такой-то базе данных” – да и все равно тебе никто не поверит. Даже когда у тебя есть все доказательства и ты демонстрируешь, как это работает, – даже тогда не поверят».

* * *

В октябре 1975 года в аббатстве Руайомон⁹², средневековом монастыре, расположенном к северу от Парижа, между американским лингвистом Ноамом Хомски и швейцарским психологом Жаном Пиаже состоялись дебаты, посвященные природе обучения. Пять лет спустя вышла в свет книга, подробно описывающая суть их спора⁹³, и Ян Лекун прочитал ее, еще будучи студентом. На восемьдесят девятой странице книги упоминался «Перцептрон»⁹⁴ как устройство, «способное формулировать простые гипотезы на основе регулярного поступления исходных данных», и Лекуна это зацепило; он сразу же влюбился в идею машины, способной учиться. Он был уверен, что способность к обучению неотделима от интеллекта. «Любое животное, имеющее мозг, способно учиться», – часто говорил он.

В то время мало кто из ученых уделял внимание нейронным сетям, а те, кто уделял, видели в них не искусственный интеллект, а лишь возможность распознавания паттернов, и Лекун носил в себе эту идею все те годы, пока учился в Высшей школе инженеров-электротехников и электронщиков. Большинство научных статей, которые он читал, были написаны по-английски японцами, потому что Япония в те годы была одним из немногих мест, где это научное движение еще сохранялось. Затем он обнаружил признаки этого движения в США. В 1985 году в Париже проходила конференция, посвященная новаторским и нестандартным подходам в области информатики, и Лекун там присутствовал. А еще там был Хинтон, выступивший с докладом о своей «машине Больцмана». Когда выступление закончилось, Лекун вышел вслед за докладчиком из зала, убежденный в том, что он один из очень немногих людей на Земле, которые придерживались тех же взглядов. К сожалению, в толкотне догнать Хинтона ему не удалось, но, как оказалось, Хинтон сам хотел познакомиться с Яном Лекуном. Он что-то слышал об этом молодом аспиранте от Терри Сейновски, который познакомился с Лекуном на одном из семинаров несколькими неделями ранее. Фамилия Яна выскользнула из памяти Хинтона, но когда он увидел статью Лекуна в программе конференции, то сразу понял, что это и есть он.

На следующий день они вместе позавтракали в арабском ресторане. Хотя Хинтон почти не говорил по-французски, а Лекун не очень хорошо знал английский, их общению это не помешало. Они ели кускус и обсуждали превратности судьбы коннекционизма. Лекуну казалось, что Хинтон понимал его с полуслова. «Я обнаружил, что мы говорили на одном языке», – вспоминает он. Когда два года спустя Лекун защищал диссертацию, темой которой была технология, сходная с алгоритмом обратного распространения ошибки, Хинтон прилетел в Париж, чтобы попасть на заседание ученого совета, хотя по-прежнему почти ничего не понимал по-французски. Обычно при чтении научных статей математические выкладки он пропускал, основное внимание уделяя тексту. Здесь же у него не было другого выбора, как сосредоточиться на математических расчетах Лекуна. Когда дело дошло до вопросов и ответов, договорились так, что Хинтон будет спрашивать по-английски, а Лекун будет отвечать по-французски. Все прошло отлично, если не считать того, что ответов Хинтон не понял.