Совсем как ты

– Кое-какие гипотезы были, но… Не уверен, что я готов их обсуждать. И потом, это будет несправедливо по… по… Ладно, не важно.

– Ой, простите, что я…

– Нет-нет, это не…

Что же у него за гипотезы? И в чем их несправедливость? И как он собирался закончить высказывание насчет несправедливости? Люси не встревожилась, нет, ее просто разбирало любопытство. Если он имел в виду, что это будет несправедливо по отношению к возможной сексуальной партнерше, значит неудачи, надо понимать, случались только при контактах с определенной категорией женщин. Но с какой? Неужели от его партнерши требовался определенный интеллектуальный уровень? И если ты недостаточно умна для титулованного писателя Майкла Марвуда, то его агрегат будет просто лежать, откинувшись, в тоске и неудовлетворенности? Или, еще того хуже, приподнимется и тут же испустит дух? Но ведь решающим фактором может оказаться что угодно: размер груди, размер задницы, масса тела… Люси приказала себе немедленно прекратить всякие догадки, покуда они не приняли совсем уж темные, изощренные формы. Не замешана ли тут его мать? Или женщина, совсем не похожая на его мать? Или, наоборот, больше всех похожая на мать? Наименее/наиболее похожая на его отца? Да с какой стати все мыслительные построения и тревоги должны упираться в родителей и потенциальных сексуальных партнерш?

– А кроме того… Очевидно, я рискую, когда выкладываю вам подробности. Но меня подкупает ваша деликатность. Если не ошибаюсь, одна писательница развлекала гостей историями о моих неудачах.

– На основе личного опыта? Или понаслышке?

– Один-ноль в вашу пользу.

Один-ноль? Она не острила, не делала намеков. Всего лишь задала вопрос, вот и все. Наверное, в данном контексте «один-ноль» означало «заткнись».

Люси замялась.

– Можно добавить только одно соображение?

– После чего мы сменим тему.

– Секс – это нечто намного большее.

– Намного большее?

– Намного.

Она понятия не имела, верно это или нет. Проблемы Пола зачастую вызывали дисфункцию, однако они с ним ничего не делали для ее преодоления: он бесился, а ей в итоге было не до секса. Но она знала, что говорится именно так.

– Думаю, это справедливо в случае прочных отношений. Не уверен, что точно так же дело обстоит на… как бы это сказать… На свидании. Если можно считать, что у меня сейчас свидание. И у вас. У нас с вами, если вдуматься.

– А разве нет?

– Уже пару лет после развода я зачастую ищу близости с женщинами, которые по той или иной причине утратили веру в себя. Одну муж променял на молодую, другая давно не… Ну, то есть причин могут быть сотни, правда?

– У обоих партнеров, я бы сказала.

Ей вспомнился бедняга Тед, который искал кого-нибудь попроще.

– Да. Да. Безусловно. У обоих. Однако я ложусь в постель с партнершей – и ничего не происходит… Вы, конечно, можете сколько угодно говорить, что секс – это… это… нечто большее, и будете правы, но вы же сами видите, что…

– Да. Да.

Ей просто хотелось, чтобы он оставил эту тему немедленно. Какой-то краешек ее сознания неудержимо стремился выяснить, кто же она в действительности: «так» или «этак», но основная часть, куда более обширная, требовала закончить этот вечер как можно скорее.

Джозеф называл своего отца Крисом, а маму – мамой. Ему не требовался мозгоправ, чтобы объяснить такую привычку. Крис жил на той же улице, где находился кинотеатр, в котором Джозеф договорился встретиться с Джез, и он забежал к папаше на чашку чая. Навещать отца он не любил. Крис его выбешивал. Жизнь у него не задалась, и это было главной темой всех разговоров. Многие свои неурядицы создавал он сам: вот уже несколько лет перебивался случайными заработками, прикрываясь травмой плеча. Из-за этой травмы он в свое время подсел на субутекс, сильный опиат; у отца, как подозревал Джозеф, развилась наркотическая зависимость, и жизнь его теперь сводилась в основном к поиску новых врачей, которые соглашались выписывать ему рецепты. Короче, увяз не по-детски.

В микрорайоне Денэм у Криса была квартира на первом этаже; в окне красовался плакат: «ВЕРНЕМ СЕБЕ УПРАВЛЕНИЕ. 23 ИЮНЯ ГОЛОСУЕМ ЗА ВЫХОД!»

Увидев эту агитку, Джозеф решил не задавать никаких вопросов. Иначе на него бы обрушился нескончаемый поток словоблудия. С какой стати отец выставил в окне такой плакат и обязан ли сам подчиняться этим требованиям, Джозеф понятия не имел. Но по опыту знал: когда на Криса находит очередная придурь, ее лучше не касаться.

Впрочем, сегодня сразу было заметно, что это не рядовой случай. Квартира сверкала чистотой, там не воняло ни псиной, ни табаком. Крис давно бросил курить, собака давно сдохла, но въевшиеся запахи не выветривались годами. А еще Крис улыбался.

– Как поживаешь, сынок?

– Спасибо, все путем, Крис.

– Плакат в окне видал? – спросил Крис.

– Нет.

– «Голосуем за выход».

– Ага, ты уже озвучивал свою позицию.

– Сам-то как собираешься голосовать?

– Без понятия, – ответил Джозеф. – Еще не решил. А ты как поживаешь?

– Ага. Хорошо.

– Хорошо? – Джозеф не поверил своим ушам: Крис никогда не употреблял это слово в ответ на аналогичный или любой другой вопрос.

– Ага. На позитиве.