Современный нигилизм. Хроника

Однако решение быть самим собой, выбирать то, кем нам дано быть, – это нечто очень отличное от простого принятия уже установленного и неизменного порядка. Это согласие с собственным существованием и с присутствие мира рядом: реальность, которую я не создавал, но которой хочу управлять. И я решаю, что меня могут любить и что я могу любить в свою очередь («Моя дочка ждет меня… Я ее чувствовал… И частицу моего папы тоже»). Мир время от времени управляется причинами, которые сами выбирают, каким этот мир может быть. Не потому, что свободная воля людей может произвольно изменить объективный порядок вещей, а потому, что она может «освободить» этот смысл, осмысленность, которые не смогли бы реализоваться без возможностей или свободных взглядов существа, способного принимать собственные решения.

Свобода превращается в необходимость, потому что необходимое может породить разные события и чувства. Это может быть по-разному. Мы словно слышим поэтический голос Эудженио Монтале: «В сетях, где бьемся мы, ищи разрыв / и прочь беги!»[90] (In limine). Свобода – это найти этот разрыв, вырваться из сетей необходимости, не сбежать от мира, а освободиться от смысла вещей.

Существование свободного выбора кажется нам противоречием или парадоксом: дело в том, что именно через возможность принимать свободные решения – свободные еще и потому, что я могу отрицать существующий порядок вещей, – мы можем познать истинный смысл того, что нам дано в реальности, и мое «Я» может прикоснуться к источнику свободы; только знание того факта, что нашему бытию в мире можно задать вопрос «почему», позволяет нам не задыхаться от бессмысленности, а дышать полной грудью. Осознавая то, что наше существование не напрасно, свободная воля может выбрать важнейший для себя «объект»: и мы решаем не только, чего мы хотим или чем хотим заниматься, но и кем нам быть. Мы можем хотеть этого, потому что получаем это, и мы получаем это в той мере, в какой этого хотим: так же происходит и в любви.

Таким образом, выбор становится настоящей свободой, потому что он не ограничивается утверждением «я этого хотел», но утверждает – то, что я хотел, и «есть» я. Нет более убедительного доказательства, чем это. Когда мы чувствуем себя свободными, мы испытываем удовольствие от того, что исполнилось наше желание, осуществилось наше стремление. И мы не сможем это ощутить только благодаря осознанию того, что «мы всегда можем выбрать», а ощутим только тогда и по той причине, что существует нечто такое, что на самом деле дарит нам удовольствие. Наша самая большая ценность, то, что никто другой не получит, даже оказавшись на нашем месте, наша свобода зависит не только от нас, но и от чего-то другого (снова Раст: моя дочка, мой отец был там, я чувствовал…). Вот почему свобода существует, потому что мы никогда не сможем принять ее как должное: мы могли бы использовать свободную волю механически, выбирая между «да/нет»; но свобода – это не какая-то способность, которую мы можем раз и навсегда «получить» в наше распоряжение. Свобода дается нам, как звездный свет, сияющий в темном небе Аляски и в глазах Раста, а благодаря ему и в глазах Марти.

И неслучайно, что в культовом финале первого сезона «Настоящего детектива» вновь обретенная свобода напоминает возрождение, почти что воскрешение. Пошатывающийся Раст в лучах уличного фонаря встает из инвалидной коляски, босой, в белом халате, который, кажется, вот-вот соскользнет на землю, он напоминает великое «Воскресение Христа» Маттиаса Грюневальда – картину на Изенгеймском алтаре, только черно-белую, как свет и тьма.

3. Но апории свободы в условиях современного нигилизма не останавливаются на достигнутом. Существует еще одно странное противоречие в отношении свободы воли, давно интуитивно понятое и развитое в научно-фантастических рассказах и фильмах, но постепенно набирающее ход благодаря новым достижениям и возможностям информационных технологий, программирования и контроля над человеческими действиями. Это противоречие состоит в том, что свободная воля как таковая может определяться чрезвычайно развитым искусственным интеллектом, оставаться анонимной или сверхличной, но в действительности контролироваться четко определенными силами и экономическими интересами. Можно подумать, что Аверроэс уже теоретизировал это как отдельный материальный интеллект, уникальную и универсальную когнитивную функцию для всего человечества, которой пользуются отдельные разумные существа, чтобы размышлять об окружающем мире.

Цель этой алгоритмической системы вовсе не в том, чтобы отменить свободу или осознание свободы людьми, а, скорее, в том, чтобы создать и расширить ее рамки. Контроль должен происходить не за счет, а благодаря той же «свободе» (если ее еще можно так назвать) контролируемого.