Современники

— Ну да. А как же! По всему котловану, — отозвался инженер, с удивлением улавливая в вопросе знатного спутника нотку волнения. — ...А первый раз в «Сусанине» я слышал вас мальчишкой, помню...

— Вот что: а если мне выступить сейчас по этому радио? — спросил вдруг Михаил Силыч. — Да-да-да! Что вы так на меня смотрите? Вот возьму и выступлю для Никиты Божемого, для всех, кто сейчас работает и не мог быть на концерте! А?

— Что вы, там же дощатая конурка! — испугался провожатый... — Скворешня, никакой акустики, там...

— Нет-нет, решено! Идёмте. Где она сидит, эта ваша голосистая Нюра? — властно сказал Михаил Силыч, весь наливаясь весёлой, озорной радостью, точно с плеч у него свалилось сразу лет двадцать — двадцать пять.

И через несколько минут известный всем здесь голос Нюры Капустиной, растерявший на этот раз свои самоуверенные, повелительные нотки, торопливо, единым духом, выпалил:

«А сейчас по диспетчерскому радио выступит для рабочих ночной смены народный артист Михаил Силыч Матвеев. Он споёт... Ой, этого я, товарищи, не знаю! Он сам вам скажет... Внимание! У диспетчерского микрофона артист — товарищ Матвеев...»

Сквозь рёв моторов, бетоновозов, тягучий лязг баб, загоняющих в землю шпунты, сквозь пофыркиванье скреперов, скрежет экскаваторных ковшей — сквозь всю эту симфонию труда и созидания прорвался и полился могучий бас. Необычайно радостно, с весёлой удалью гремела над стройкой старая бурлацкая песня, вслед за нею славный патриот Иван Сусанин говорил с родиной в свой предсмертный час, раскатывался по котловану сатанинский смех Мефистофеля, разудалый Ерёмка потешал русский народ весёлыми прибаутками о широкой масленице...

Странный это был концерт. Паузы в промежутках между песнями и ариями заполнял взволнованный девичий голос, требовавший к прорабу проштрафившегося десятника, сообщавший экскаваторщикам, что автоколонна усилена, в третий раз вызывавший какого-то товарища Климова к дежурному инженеру. И снова гремел могучий бас, разносимый репродукторами на много километров.

Не переставая нажимать рычаги экскаватора, слушал его любитель пения Никита Божемой. Слушали бетонщики, мостя в щитах опалубки влажную серую массу, сыпавшуюся из кузовов самосвалов. Слушали электросварщики, извергавшие молнии в железных зарослях арматуры. Слушал дежурный инженер, который, так и не дождавшись исчезнувшего товарища Климова, присел на минутку на какой-то ящик перед репродуктором да так и застыл, очарованный.

Певец стоял в крохотной диспетчерской кабинке, целиком заполняя её своей мощной фигурой, почти упираясь головой в потолок. Крахмальный воротничок вместе с галстуком он давно уже сорвал и сунул в карман. Пот ручьями лился с широкого рабочего лица. В жаре, в духоте, без аккомпанемента он пел одно за другим свои любимые произведения, пел радостно, щедро бросая в микрофон все сокровища своего голоса.

Это был самый радостный его концерт.

В тумане

Весна нагрянула сюда внезапно.

Перед этим несколько недель сильно мело, набросало много снегу. Метели заштопали все проплешины, и степь, где шли работы, стала вокруг строек ровная, чистая и такая белая, что казалась бескрайней, потому что совершенно сливалась с таким же белым, холодным небом и горизонт словно исчезал. Дули северные ветры. Они полировали сугробы сухим, шелестящим снежком, и когда солнцу изредка удавалось пробиться сквозь белёсую дымку, наст ослепительно сверкал в его жёлтых, негреющих лучах.

Было очень холодно. Бетон подмерзал в самосвалах за то короткое время, пока его везли с завода. Электросварщики, крепившие арматурные блоки, боялись снимать рукавицы. При малейшей неосторожности руку прихватывало к металлу, и можно было поплатиться кожей ладони. Шофёрам, возившим по степи строительные грузы, выдавали меховые полушубки и фронтовые ушанки. По всей стройке день и ночь на железных листах горели костры.

Но однажды утром люди не увидели ни грандиозной панорамы строительства, которой они привыкли любоваться, идя на работу, ни улиц новенького посёлка, ни даже своего крыльца. Всё вокруг заволакивал седой туман, такой густой и плотный, что нельзя было разглядеть и собственной вытянутой руки. Было тепло, даже как-то душно. Дорога, которая еще вчера звенела, твёрдая как камень, расползалась под ногами влажным, зернистым снегом. Рабочие из местных жителей объясняли: это туман-снегоед, это нагрянула бурная весна.

И действительно, с быстротой, какая бывает разве только в театрах, пейзаж изменился: снега посерели, из-под них полезла чёрная, маслянистая, насыщенная влагой земля. Дороги развалились, расширились, расползлись по степи, и там, где ещё вчера весело, ходко, точно по автостраде, бежали вереницы машин, сейчас лишь мощные тракторы, сердито отфыркиваясь, тянули срочные грузы, упрямо меся грязь своими не знающими устали гусеницами. Лишь им да вездеходам остались доступными степные дороги, над которыми весь день зыбилось студенистое марево да тонко и нежно звенели жаворонки.