Советский Пушкин

«Живость, пылкость, впечатлительность, — писал он, — способность увлекаться и увлекать, горячее сердце, жаждущее любви, жаждущее дружбы, способное привязываться к человеку всеми силами души, горячий темперамент, влекущий к жизни., к обществу, к удовольствиям, к тревогам, нравственное здоровье, сообщающее всем привязанностям и наклонностям какую-то свежую роскошность и полноту, отнимающее у самых крайностей всю болезненность, у самых прихотей, которыми богата его молодость, всякую натянутость, побеждающее, наконец, всякие односторонние увлечения, — эти черты ясны для всякого, кто читал его произведения, кто имеет хотя малейшее понятие об его жизни».

(Чернышевский, Избранные сочинения, 1934 г… стр. 190.)

Чернышевский недаром вносит в определение нравственного здоровья поэта общительные чувства — любовь, дружбу, симпатию к людям — имеющие смысл и цену только тогда, когда человек в них относится к своему контрагенту как к равной и независимой величине.

Нравственно-здоровое отношение к людям Пушкин не, ограничивал кругом близких себе Людей. Оно характеризует его воззрение на всех людей, на человека вообще. Пушкин, относившийся к человеку как к человеку, заглянул за край официальной завесы, прикрывавшей политическую и социальную действительность, и то, что он там увидел, было вполне достаточно, чтобы вселить в душу его чувство неблагополучия и тоски:

Румяный критик мой, насмешник толстопузой,
Готовый век трунить над нашей томной музой,
Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной,
Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,
За ними чернозем, равнины скат отлогой,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора.
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
И листья на другом, размокнув и желтея,
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.
Без шапки он; несет подмышкой гроб ребенка
И кличет издали ленивого попенка,
Чтоб тот отца позвал, да церковь отворил.
Скорей! ждать некогда! давно б уж схоронил.
Что ж ты нахмурился? — Нельзя ли блажь оставить
И песенкою нас веселой позабавить?—
Куда же ты? — В Москву — чтоб графских именин
Мне здесь не прогулять. — Постой — а карантин!
Ведь в нашей стороне индийская зараза.
Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа,
Бывало, сиживал покорный твой слуга;
Что, брат? уж не трунишь, тоска берет — ага!