Совершенный выстрел

Она — там, теперь в нескольких шагах от меня, и опять, как на балконе, я так же прислушиваюсь к ее дыханию, как тогда через жалюзи. Море неотступно набегает, я думаю о руках Зака и Мирны. Я ни о чем не жалею. Сожалеют только трусы, испытывая нечто вроде запоздалого страха, а то, что сделано, то сделано. Временами хочется прижать к себе и не отпускать, временами разжимаешь объятия, временами (под покровом ночи, летнего оцепенения или тайного просвета на небе) становишься собой настоящим. Порой ты — настоящий при ярком свете, ослепленный тишиной скалистого пляжа, и даже если мне перед тобой стыдно, я не могу избавиться от воспоминания о Заке, этом восхитительном варваре в лунном свете, от его крепкого братского тела, прижавшегося ко мне и скрепившего в воде странный пакт о смерти.

Когда на следующий день я проснулся, рана опухла и разболелась. Я снял повязку: между швами шрам покраснел и загноился. Надо было продезинфицировать, но я не мог сделать это левой рукой. Я попросил Мирну принести из аптеки бутылку девяностоградусного спирта и вату, велел ей лить спирт на рану и удалять гной ватой. Когда она увидела мое плечо, то задрожала и побледнела.

— Тебе больно?

— Не очень, — ответил я. — Давай, лей.

Спирт ужасно жег, но я стиснул зубы, чтобы она не видела, как мне больно. Я не смог сдержаться и подскочил, когда она протирала ватой. Смесь гноя и крови выступила из-под швов, и ее рука задрожала еще сильнее.

— Хватит, ничего страшного. Я сам закончу, а то ты в обморок упадешь.

Она побелела как мел.

— Пойди сядь на солнышке. И все пройдет.

Она вышла словно привидение. Я сам все доделал, но было неудобно, потому что я не мог одновременно лить и вытирать. Спирт причинял чудовищную боль. Надо было бы пойти в диспансер, чтобы доброволец из Красного Креста сделал по всем правилам. Я замотал как смог руку и ушел.

Когда через час я вернулся, Мирны не было, она, вероятно, пошла за покупками. Меня заново перевязали, дали с собой упаковку марли и снадобье, чтобы я накладывал его на рану три раза в день. Интересно, как скоро я смогу держать ружье. Я ходил кругами по квартире и наблюдал за матерью. Она сидела на полу, как зачарованная маленькая девочка, и ласково гладила пальцем узор на кафельной плитке. Меня это взбесило, и я велел ей подняться. Она повиновалась и села в кресло, распрямив спину, руки на коленях, будто сдает экзамен. Она действительно молодо выглядела. Ей было лет пятьдесят, а больше сорока ей не дать. Волосы аккуратно расчесаны, халат в цветочек надет Мирной. Если не обращать внимания ни на отсутствующий взгляд, погруженный в ее внутренние, никому не ведомые проблемы, ни на испуганную неподвижность, можно было принять ее за нормальную. Я подумал, что дни кажутся ей долгими. Это, разумеется, было нелепо, поскольку она потеряла рассудок и ничего не осознавала.

Я вышел на балкон. На улице народ пользовался перемирием, чтобы погулять и сходить в магазин. Я сказал себе, что когда Мирна вернется, то отведу ее погулять к морю, ей наверняка понравится.

Она вернулась часа через два с пустыми руками. Я ничего не сказал и замечания не сделал, вопросов не задал. Она тоже промолчала, прямиком прошла на кухню, на скорую руку приготовила обед, и мы сели за стол. Мать ела как обычно: тщательно, каждый раз бесконечно долго перебирая еду на тарелке, прежде чем проглотить крошечный кусочек. У меня создалось ощущение, будто Мирна избегала моего взгляда, но я не понимал почему. Может быть, потому, что я попросил ее побыть медсестрой.

— Знаешь, давай после обеда прогуляемся к морю, а потом я свожу тебя в кино. Сейчас ведь перемирие.

— Ну… как хочешь.

Не очень-то она обрадовалась. Я решил было помочь ей убрать со стола, но с одной левой рукой было неудобно, и я ждал, попивая кофе, пока она домоет посуду.

— Пошли?

— А твоя мама?

— Ее тоже можно взять.

— Как хочешь.

В конце концов мать я оставил дома, потому что в любой момент она может устроить истерику в кино посреди сеанса или неожиданно заартачиться и усесться на землю, как ребенок. Мы отправились к морю, шли долго, пока не стемнело. Море было неспокойно: красивые белые волны блестели на солнце. У меня была рука на перевязи, майка с короткими рукавами, форменные брюки и пистолет за поясом; прохожие, наверное, думали: «Командир гуляет с младшей сестрой». На некоторое время мы присели на песок у подножия скал, прямо напротив нас солнце уже катилось в море и постепенно исчезало, воспламеняя поверхность волн. Мирна казалась менее напряженной, однако за всю прогулку она и трех слов не проронила. Я сидел рядом с ней и обнял ее за плечи. Она вздрогнула, но не отстранилась. Наверное, это был порыв чувств. Через пару минут я убрал руку, потому что подошли какие-то люди. Солнце зашло, мы встали.

— Какой фильм ты хочешь посмотреть?

— Не знаю… какой хочешь.